хотя она прекрасно понимала, что просьбу Монка выполнить необходимо. Лучше, если она узнает правду раньше, чем это сделает кто-либо другой.
Вечер Эстер провела в грустном одиночестве, обедала она у себя в комнате. Пока она не расспросит обо всем Имогену, с Чарльзом лучше не встречаться. Он может прочитать ее мысли, а кроме неприятностей, это ничего им обоим не принесет. В детстве Эстер считала себя удивительно скрытной и способной на любые хитрости. Однажды за обеденным столом, будучи уже двадцатилетней девушкой, она поделилась с родными своими подозрениями. Ответом ей был взрыв смеха. Первым захохотал Джордж, а потом уже и все остальные. Это с ее-то манерой выплескивать на домашних свои эмоции! Близкие видели ее насквозь.
Так что не стоило даже пытаться скрыть свои тревоги от Чарльза.
Возможность поговорить с Имогеной наедине представилась лишь на следующий день. Она отсутствовала все утро и вернулась весьма раздраженная. Зацепила юбкой корзину с бельем и рывком сняла шляпку.
— Ну, я не знаю, о чем думает жена священника! — выпалила Имогена. — Эта женщина, похоже, уверена, что все невзгоды мира можно исправить витиеватой проповедью, чистой нижней рубашкой да миской домашнего мясного бульона. А мисс Вентворт и пальцем не шевельнет, чтобы помочь молодой матери с выводком детей и без прислуги. Бедняжка с ног сбилась. Семеро детей, сама исхудала, как тень. Мне кажется, она почти не ест, чтобы прокормить всю эту ораву. А что делает мисс Вентворт? Устраивает припадки меланхолии каждые пять минут! Мне надоело приводить ее в чувство.
— У меня тоже начались бы припадки, носи я такой тесный корсет, — язвительно заметила Эстер. — Должно быть, ее служанке приходится упираться ногой в кровать, чтобы затянуть шнуровку потуже. Бедняжка. Что поделаешь — мать пытается выдать ее замуж за Сиднея Абернэти. У него куча денег и страсть к болезненной хрупкости. Это придает ему уверенность в себе.
— Надо бы подобрать для нее подходящую проповедь о вреде тщеславия! — Имогена отпихнула корзинку и прошествовала в гостиную, где тяжело опустилась в кресло. — Сил моих больше нет. Пусть Марта принесет лимонада. Ты не могла бы встать и позвонить?
Последняя фраза была бессмысленна, поскольку Эстер еще не успела сесть.
— Это не тщеславие, — заметила она, рассеянно потянув за шнур колокольчика. — Это вопрос выживания. У бедняжки одна дорога — замуж. Мать и сестры убедили ее в том, что в противном случае ее ожидают бедность, позор и одинокая старость.
— Кстати, — сказала Имогена, разуваясь. — У леди Калландры что-нибудь вышло с больницей? Я имею в виду больницу, которой ты собираешься руководить.
— Я вовсе не целюсь так высоко. Просто хотела предложить свою помощь, — уточнила Эстер.
— Глупости! — Имогена с наслаждением вытянула ноги и откинулась на спинку кресла. — Ты же собиралась командовать всем персоналом.
Появившаяся в дверях служанка замерла в ожидании.
— Пожалуйста, лимонаду, Марта, — приказала Имогена. — Я едва не выдохлась от жары. Вот уж странная погода. То целый день дождь, хоть ковчег строй, то жарко, как в тропиках.
— Слушаю, мэм. Не желаете ли бутерброды с огурцом, мэм?
— О да. Не откажусь, спасибо.
— Слушаю, мэм.
И служанка вышла, зашуршав юбками.
Пока она отсутствовала, Эстер заполнила время живой беседой. Они с Имогеной давным-давно нашли общий язык и с тех пор, несмотря на разницу характеров, относились друг к другу, как сестры. Лишь когда Марта принесла лимонад и они остались вдвоем, Эстер приступила к делу.
— Имогена, этот полицейский, Монк… Он опять приходил вчера.
Рука Имогены застыла, не донеся бутерброд до рта. На лице ее появилось выражение удивления, но не страха. Однако Имогена, в отличие от Эстер, умела отлично скрывать свои чувства.
— Монк? Что ему было нужно на этот раз?
— А чему ты улыбаешься?
— Тебе, моя дорогая. Ты его терпеть не можешь, потому что в чем-то вы с ним похожи. Не выносите людской глупости, вечно боретесь с несправедливостью, не слишком церемонитесь с людьми.
— Вот уж ничего общего! — возмущенно возразила Эстер. — И вообще разговор — серьезный!
Она чувствовала, как на щеках проступает предательский румянец. Мужчины никогда не рвались защищать ее, как Имогену; глядя на Эстер, они справедливо полагали, что такая женщина способна сама за себя постоять.
Имогена откусила кусочек от крохотного бутерброда.
— Так ты собираешься мне что-то рассказывать или нет?
— Конечно, собираюсь. — Эстер тоже взяла сандвич — тонкий ломтик хлеба с холодным хрустящим огурцом. — Несколько недель назад, как раз перед смертью Грея, с Монком приключился несчастный случай.
— О… Как жаль! Но он выглядит вполне здоровым.
— Физически он здоров, — ответила Эстер, мысленно отметив, что Имогена и впрямь огорчена. — Но он сильно ударился головой и утратил память обо всем, что было с ним прежде.
— Как — обо всем? — Лицо Имогены выразило изумление. — Ты хочешь сказать, что он и меня забыл? Я имею в виду — нас?
— Он даже себя не помнил, — заявила Эстер. — Ни имени, ни адреса. Он не узнал своего лица, когда взглянул в зеркало.
— Как странно… И как ужасно! Я не всегда нравлюсь самой себе, но забыть себя!.. Нет, не могу представить.
— Зачем ты обратилась к нему, Имогена?
— Что? То есть… Что ты хочешь сказать?..
— Ты же слышала мой вопрос. Когда мы были в церкви, ты заговорила с ним. Несомненно, раньше вы были знакомы, хотя он этого уже не помнил.
Имогена отвела глаза и взяла еще один хлебец.
— Я подозреваю нечто такое, о чем Чарльзу лучше не знать, — продолжила Эстер.
— Ты мне угрожаешь? — широко раскрыв глаза, спросила Имогена.
— Да нет же! — Эстер почувствовала досаду на себя за то, что выразилась так неуклюже, и на Имогену, которой в голову пришла такая гадость. — У меня и в мыслях не было ничего подобного. Конечно, я ничего не собираюсь говорить Чарльзу… Это было как-нибудь связано с Джосселином Греем?
Имогена поперхнулась сандвичем, резко выпрямилась и откашлялась.
— Нет, — произнесла она, вновь обретя дар речи. — Вовсе нет. Теперь мне самой все это кажется наивным, но тогда я еще надеялась…
— Надеялась на что? Да объяснись же ты, ради бога!
Медленно, то и дело прерываясь, чтобы выслушать утешения или критические замечания Эстер, Имогена принялась рассказывать, о чем она когда-то попросила Монка и почему.
Четыре часа спустя, в золотистом свете клонившегося к закату солнца, Эстер стояла возле Серпантина в Гайд-парке и следила за рябью на поверхности воды. Малыш запускал игрушечный кораблик под присмотром няни в простеньком платье и крахмальном кружевном капоте. Держалась няня прямо, как солдат на параде. Проходивший мимо трубач полкового оркестра взглянул на нее с восхищением.
За деревьями вдоль Роттен-роуд проехали верхом две леди. Кони лоснились, позвякивала сбруя, копыта глухо ударялись о землю. Через мост Найтсбридж прогремел экипаж, направляющийся в сторону Пиккадилли.
Эстер услышала шаги Монка раньше, чем увидела его. Когда она обернулась, он был уже близко. Они стояли в ярде друг от друга. Взгляды их встретились. Глаза Монка ничем не выдавали его волнения, но она-то знала, что его тревожит.
Эстер заговорила первой:
— Имогена обратилась к вам сразу после смерти отца. Она надеялась, вам удастся доказать, что это
