Он стоял у самых забитых ледяными осколками мостков, по щиколотку в воде, маленький, худой и очень измученный, как показалось Мамаю. За ним ждали ещё трое, и большая мохнатая собака залаяла на подошедший паром.
Пришлось перекинуть багры, лёд не подпустил к мосткам вплотную. Перебираясь по ним, Сергей Никанорович всё время чувствовал крепкую руку Мамая.
— Сарапульский мост, болтают, навовсе снесло, — сказал кто-то.
— Брешут, чудак. Такую махину?..
— Женя, вот, держи лекарство. Боюсь оступиться, уронить…
Лицо у Сергея Никаноровича было серое, виски под шапкой потемнели и ввалились.
— Достали чего надо? — Мамай бережно принял небольшой пакет.
— Достал. Теперь одно: скорее в Сайгатку.
Больше Сергей Никанорович не сказал ни слова. Опёрся о холодные перила парома и так стоял, загородив рукой глаза от холодных брызг.
И, только когда уже, сгорбившись, сидел на выведенной паромщиком телеге, а Мамай, путаясь, разбирал поводья, добавил с трудом:
— Прямо держи, Женя… Нехорошо мне что-то… Лекарство не потеряй. Там всё написано… Нет, не то. — Он вдруг привалился спиной к краю телеги и схватился за сердце.
Мамай бросил поводья, подбежал к нему:
— Сергей Никанорович, худо вам?
— Ничего, отпустило. Нехорошо мне всё-таки, Женя, понимаешь? Прошу тебя — к Вадиму, к Вадиму скорей!
Сергей Никанорович
То, чего никогда не ждут там, где привыкли видеть воспитанную волей бодрость и выдержку, чему не верят даже тогда, когда не верить невозможно, через несколько дней случилось в Тайжинском интернате. Случилось неизбежно, непоправимо и страшно именно своей непоправимостью. Во время очередного урока умер Сергей Никанорович.
Утром после праздника Мамай привёз его в Сайгатку, когда над ней встало позднее ноябрьское солнце. У больницы на улице их встретила Ганя — Варя отыскала её пораньше, велела караулить Сергея Никаноровича, чтобы сразу сказать: Вадиму лучше, гораздо лучше…
Сергей Никанорович, осунувшийся и постаревший за одну ночь так, что седая бородка выделялась ещё резче, надел халат и прошёл в палату.
Вадимка, розовый и влажный, спал приоткрыв рот и дыша спокойно, почти бесшумно. Сергей Никанорович передал сестре привезённое лекарство, поговорил с врачом. К вечеру, успокоенный, но чувствуя странную тупую боль в груди, он, несмотря на уговоры Веры Аркадьевны, вернулся с Мамаем в интернат, к ребятам.
В течение семи дней он каждый вечер приходил пешком или приезжал с оказией в Сайгатку — Вадимка поправлялся, но всё ещё тревожил.
По утрам Варя, Спиридон и Андрей приносили в Тайжинку отчёт, как Вадим спал и что ел.
На восьмой день Сергей Никанорович не пришёл в больницу совсем.
Это было в воскресенье. Накануне, точно натешившись оттепелью, опять ударила зима. После первого мороза всю ночь сыпал снег — деревья, заборы, крыши обросли белым пухом, теперь, как видно, до весны.
В понедельник Варя, у которой нарывал палец, с восторгом не пошла в школу, а пробралась вместо этого к Вадиму.
Среди дня Спиря и Андрей неожиданно вернулись из Тайжинки.
Они вызвали Веру Аркадьевну и рассказали ей, что в интернате — несчастье. Через полчаса Вера Аркадьевна с Борисом Матвеевичем выехали туда.
О том, что случилось, решили пока скрыть от Вадима, потому что он был ещё слишком слаб, и от Вари, потому что боялись, что она проговорится ему.
Но от Вари скрыть не удалось.
Она сидела в палате на подоконнике около кровати Вадима, обхватив колени руками, и смотрела в окно.
В больничном саду, оставляя крестики следов, гуляли вороны. Большие голые кусты боярышника стали как будто ниже от нависшего снега. Солнце, яркое, но холодное, пронизывало воздух, не нагревая его.
— Давай лучше о будущем, — сказала Варя. — Ведь не всё же — война!
— Давай о будущем, — слабо откликнулся Вадим.
— Я думаю так… Вот война кончится, мы вернёмся в Москву. Или нет, погоди, вдруг не в Москву, а ещё куда-нибудь поедем. Например, во Владивосток!
— Во Владивосток? Зачем?
— Это такой город. Далеко-далеко. Или вдруг на озеро Байкал? Дядя говорил, туда с экспедицией можно, на озеро Байкал. Поедешь?
Вадим поправил одеяло, заложил худые руки за голову и сказал виновато:
— Варя, понимаешь, я опять есть хочу.
— Погоди. Поедем на Байкал или вдруг, например, на Чёрное море. Я никогда ещё не была на Чёрном море!
— И я никогда не был. — Вадим помолчал. — Варя, а почему это дедушка вчера вечером не пришёл?
— Дедушка не пришёл вчера вечером потому, что первое: видишь, сколько снегу навалило? А потом, может, в интернате что-нибудь случилось.
— Ну, давай дальше говори.
— Поедем на Чёрное море. Оно большое-большое, и кругом песок. Целые горы жёлтого песку, а само море не чёрное, а синее. Наташке в Москву напишем, чтобы она тоже туда приезжала, или по дороге захватим. Знаешь что? Хорошо бы туда всем интернатом двинуть. И ещё Спирьку с Козликом захватить, и Ганю.
— Хорошо бы. Варя, а сегодня дедушка придёт?
— Конечно, придёт. Мы бы…
Дверь в палату открылась. Санитарка тётя Паша встала на пороге, улыбаясь и сложив руки на животе:
— И чего мне с ними делать, ума не приложу! Набились цельный коридор и гундят: пусти да пусти…
Варя спрыгнула с подоконника.
— Кто пришёл? — спросил Вадим, поднимаясь с подушки. — Дедушка? Тётя Паша, пусти-ите!..
— Вадимка, ложись! — прикрикнула Варя. — Ложись сейчас же! Тётя Паша, он такой чудак, опять есть просит. Вы его поко́рмите, хорошо? А я пойду посмотрю, кто там пришёл.
— Уже вернулись? — сказала Варя. — Ой, рано как! А что, если ему хуже станет, что всё время народ? Сергей Никанорович велел, чтобы не волновали.
В коридоре, наследив по чистому полу мокрыми валенками, стояли Андрей, Спиридон, Ганя.
— Мы ненадолго… Сестра разрешила, только чтоб не шуметь… — сказал, отводя глаза, Спирька. — Гостинцев ему… Ольга Васильевна прислала.
— А у вас что, последних уроков не было? А я физику к сегодняшнему не сделала. Ну, пойдёмте… — Варя взяла Ганю за руку. — Вадимка обрадуется! Ты почему… почему на меня так смотришь?
