немецких танках, но и солярка в наших «тридцатьчетверках». Причем разогретая солярка вспыхивает мгновенно, и медлить в такие секунды нельзя.
Мы выскочили все четверо быстро и без толкотни. Командир танка был ранен в ноги осколками. Штанина комбинезона и мякоть ниже колена были распороты, сильно текла кровь. Мы подхватили его и потащили прочь от машины, из которой уже выбивались языки пламени.
Ранен был в плечо командир орудия, а я получил вскользь осколок в спину. Мы отбежали метров на сорок и легли возле кустов. Наш танк вовсю горел, потом сдетонировали снаряды, и башня свалилась с корпуса. Что происходило на поле, трудно было определить. Хлопали орудийные выстрелы, еще один танк горел, другой рывками уходил под защиту деревьев, непрерывно огрызаясь выстрелами из пушки и пулеметными очередями.
Мы торопливо перевязали командира. Рана была глубокая, бинты сразу пропитывались кровью. Пушка, которую мы раздавили, вплющилась во влажную землю, как таракан. Возле нее ворочался тяжелораненый немец. Еще двое немцев бежали неизвестно куда.
У механика-водителя был пистолет ТТ. Мы отговаривали его стрелять, но когда немцы, в суматохе не видя нас, приблизились метров на тридцать, он выпустил в них всю обойму. Одного ранил. Оба фрица залегли, но не стреляли, хотя у них был автомат. Возможно, опасались наших танков.
Механик, более опытный, торопливо перезарядил пистолет, но стрелять больше не стал. Понял, что немцы не намерены с нами воевать. Крикнул:
— Вег! Бегите, к чертовой матери.
Фрицы поползли, а потом, оглядываясь, встали и побежали. Один поддерживал другого. Позже я понял, что сержант не ставил целью уложить обоих немцев. Он их остановил, ранив одного. Если бы немцы натолкнулись на наш израненный экипаж, то наверняка перебили бы всех. Получив отпор, они предпочли скрыться.
К вечеру добрались до своих. Командира танка и наводчика отправили в санбат. Я ходил на перевязки к батальонному санинструктору и отсыпался. Меня не тревожили. Иногда сам шел к поварам, помогал им, а они за работу накладывали в котелок побольше мяса и удивлялись:
— Такой маленький, и куда столько лезет? Ладно, ешь, ешь! Лишь бы на пользу.
С поварами я подружился. Они были в возрасте, и для них я был совсем мальчишка. Через неделю получил новый танк, звание «сержант» и должность командира орудия. К сожалению, на этом танке я тоже долго не провоевал.
Успели разок смотаться в разведку. Шел декабрь сорок четвертого года. Наши кругом наступали. Вроде и конец войны, бои шли уже в Венгрии, Германии, а сопротивлялись немцы ожесточенно. В разведке наш танк зашел в немецкий тыл, болота замерзли, идти было легко. Наткнулись на саперов, минировавших поле и дорогу. Увидев нас, они разбежались. Стрелять мы не стали, отметили на карте поле, вырытые траншеи, в общем, будущий узел сопротивления.
Когда вернулись, нас похвалили. А через день-два произошла большая беда. Не зря танкисты так дружно и сплоченно держатся. Короткий век у большинства расчетов на передовой.
Снова пошли в разведку. На этот раз взводом, тремя машинами. Нам дали задание выйти к лесу и пройти по дороге вдоль него километра полтора, выяснить, какая там обстановка.
Вначале все шло нормально. Четко очерченной линии фронта в этих местах не было. Где наши вперед вырвались, где фрицы продолжали позицию удерживать. Но, в общем-то, мы их упорно теснили. Метрах в семистах от нас находилась пехота, немного подальше — орудийные батареи.
На быстром ходу миновали открытое холмистое поле. Стояли два сгоревших грузовика, к одному была прицеплена перевернутая гаубица. Кругом были разбросаны гильзы и боеголовки (у гаубиц заряжение раздельное).
Водители и орудийный расчет частично сумели разбежаться, но трое или четверо лежали припорошенные снегом. Мы, не останавливаясь, подъехали к сосновому лесу, осмотрелись и двинулись по дороге, как нам было приказано. Метрах в пяти-шести рос кустарник, мелкие деревья, а за ними сосны. Вроде грамотно двигались. С одной стороны — кусты, лес, в котором ничего подозрительного не обнаружили, а открытое место мы держали под прицелом трех наших орудий и шести пулеметов. Попробуй, сунься!
Никто к нам не сунулся, а спустя короткое время вдруг ударили из леса выстрелы. Артиллерийскую батарею мы бы заметили, пушки не так просто спрятать. Но нас поджидала засада с «фаустпатронами». Били они прицельно, мы ведь в пяти метрах от опушки двигались. Облегчили им задачу.
Наш танк ударило, прожгло насквозь. Командир рядом со мной сидел, я видел, что его наповал осколками изрешетило. Рукой провел, а он весь в крови, комбинезон — в клочья. Меня тоже контузило, как и остальных в машине.
Но мы четверо из танка успели выпрыгнуть. Глядим, два других танка тоже горят. «Фаустпатроны» реактивной струей броню прожигали насквозь, танки мгновенно вспыхивали.
Ситуация получилась такая. Командир взвода и командир нашей машины погибли сразу. Еще четверо танкистов, погибшие или тяжело раненные, остались в горящих «тридцатьчетверках». Мы, девять человек, бежали от засады. Командир танка, единственный уцелевший офицер, был тяжело ранен.
Может, нас всех и добили бы. Но сыграли свою роль два обстоятельства. Кто-то из опытных сержантов взял в свои руки инициативу. Поле, по которому мы бежали (вернее, пытались бежать) — контуженые, обожженные, было прорезано дренажными канавами.
Кроме того, успели захватить с собой автомат, имелись три-четыре пистолета и несколько гранат. Как знали, что в подобную ситуацию попадем. А ситуация очень скверная. Не случалось такого, чтобы за минуту целый танковый взвод, три новых мощных «тридцатьчетверки» подожгли.
Человек семь немцев выскочили, чтобы нас добить. Им было весело глядеть, как горят наши машины, а контуженые, обожженные «Иваны», пригибаясь, убегают прочь. Сержант, который взял командование на себя, понял, что бегущих добьют очередями в спину. Показал на дренажную канаву:
— Прыгай сюда. Сейчас мы им, блядям…
Тяжко пережить момент, когда из огня выскакиваешь, глядя, как корчится в пламени твой товарищ, а ты ему помочь не в силах. И неизвестно, сумеешь ли сам из люка выкатиться, когда комбинезон на тебе тлеет и задыхаешься от дыма. Но уж если пережил и пришел в себя — злости на троих хватит.
Из пятнадцати человек нас девять осталось. Двое-трое были сильно обожженные, с осколочными ранениями, остальные обороняться могли. Сержант открыл огонь из автомата, захлопали пистолетные выстрелы, бросили гранаты. Я тоже стрелял из своего TT, выпустил обойму и вставил запасную.
Попал в кого или нет, не знаю, но немцы, кинувшиеся сгоряча за нами, не учли, что имеют дело не с новичками, а много чего повидавшими бойцами. Один, второй фриц свалился. Одного потащили назад в лес под руки, другой так и остался лежать. Я лихостью наших танкистов хвалиться не буду. Какая уж тут лихость, когда прозевали засаду и потеряли машины! Но и добить себя мы не дали. Сыграл роль дружный, может, и не слишком меткий огонь, и, кроме того, немцы боялись, что появятся еще наши танки.
Пехота нам помочь не могла, слишком далеко от нас находилась. Но открыли огонь трехдюймовки, расположенные за позициями пехотинцев. Немцы не стали ждать, когда по ним пристреляются, тем более от нас потери понесли, и убрались от греха подальше. Свою задачу они выполнили — уничтожили танковый разведвзвод. А убитый немец, оставшийся лежать в снегу, не такая уж большая плата за три уничтоженных русских танка.
Вскоре подоспели санитары, оказали первую помощь. Лейтенант, молодой, как и мы, парень, умер позже от тяжелых ранений в санбате. Спрашивать за уничтоженный взвод было не с кого. Нас подбадривали. На войне всякое случается. Роты, батальоны в наступлении гибнут. Из этой истории понял я одно. Просто выпала нам задача, которая ничем хорошим и не могла кончиться.
Разведку вести надо было. Это — приказ. Отошли бы подальше от леса, то на открытом месте попали бы под огонь немецкой артиллерии. Командование сверху решило, что идти, прижимаясь к лесу, более эффективно. Наша цель была — обнаружить артиллерийские, пехотные позиции. Никто не думал, что влетим мы в засаду, где от силы человек двадцать фрицев было. Но вооруженные «фаустпатронами» и поджидающие танковую разведку, они сработали умело.
Кто-то из нас попал в санбат, кто лечился в бригадной санчасти. Я от санбата отказался. А дней через десять собрали четверых танкистов из погибшего взвода и приказали идти на место боя. Похоронить
