погибших товарищей и подготовить машины к эвакуации.
К тому времени наши войска продвинулись вперед. Лес и эта злосчастная дорога были уже в тылу. На всю жизнь я этот поход запомнил. Словно специально наказание нам выдумали (хотя это было не так). Просто мы лучше других знали место боя, да и кого еще посылать?
Кроме оружия захватили с собой лопаты, кирки и пошли. Смотрим, стоят три наших танка, как и стояли. Люки распахнуты, окалина, покрытая инеем, башни на месте, хотя все три машины выгорели изнутри. На погибших ребят смотреть страшно. Черные, как головешки. У кого голова, у кого рука оторвана. Некоторых скрутило жаром так, что нарочно не придумаешь. Руки, ноги во все стороны торчат, тела промерзшие, не сгибаются. Вытащили четверых, а двое в люки не пролезают. Смотрим друг на друга:
— Что делать?
— Вытаскивать, — буркнул кто-то.
Лучше не рассказывать, как мы их вытаскивали, чтобы матерей и жен погибших товарищей не травмировать. Вырыли могилу. Столбик, фанерную дощечку с именами погибших заранее приготовили и с собой принесли.
Закопали наших товарищей, соорудили аккуратный бугорок и воткнули столбик с табличкой. Дали, как полагается, три залпа в воздух, постояли у могилы. Долго ли продержится столбик и братская могила? Чужие, враждебные кругом места. Или немец, или прибалт, проходя, собьет ногой дощечку.
Да если и не наткнется никто, затопит все вокруг талой болотной водой, размоет бугорок, а потом пойдет в рост трава, и не останется следа от братской могилы. Вот такие невеселые мысли бродили в моей голове, когда возвращались в часть.
А меня, когда я отходил от контузии, взял к себе в штаб батальона старший оперуполномоченный особого отдела СМЕРШ. Старший лейтенант, по характеру простой. Я ему по разным мелочам помогал, числился вроде ординарца.
Однажды особист позвал меня, усадил за стол напротив и сообщил, что идет набор в Саратовское танковое училище. Требовалось образование семь классов и хорошая характеристика. Насчет характеристики у меня было в порядке, а вот с образованием… я ведь всего шесть классов закончил.
Аттестатов не требовалось, кто их на войне с собой носил? Мог соврать, но не решился. Начну сдавать экзамены или во время учебы выяснится, что я недоучка. Чем все кончится? Здесь я сержант, ребята меня уважают, а там выгонят с треском за вранье и сунут рядовым в окопы.
Особист меня убеждал, что шесть или семь классов — это формальность. Я опытный танкист (как же, два раза горел!), и такие люди для училища нужны. Отучусь полгода, стану офицером. Разве плохо? Конечно, неплохо. Только в восемнадцать лет голова по-другому работает. Начал я рассуждать, что война к концу идет, и я хочу довоевать до победы в своем батальоне. Старший лейтенант от такой наивности даже выругался:
— К концу… к какому только — непонятно. Ты за четыре месяца дважды в танках горел, чудом выбрался. Или считаешь, Бог троицу любит? Ждешь, когда в лоб снаряд получишь?
Откровенно со мной особист разговаривал и хотел, чтобы я, восемнадцатилетний мальчишка, дожил до победы. Видя, что не переубедить, махнул рукой:
— Поступай как знаешь.
Получил я вскоре свой третий танк. Особист как в воду глядел. На нем мне было суждено снова угодить в переделки, из которых мог и не выйти живым.
Через какое-то время, в феврале, неполная рота из восьми танков пошла в разведку. Имели с собой небольшой десант, а командовал нами капитан. Молодой, лет двадцать пять, но уже повоевавший. Фамилии не мню, энергичный, возможно, излишне самоуверенный. Но решения принимать умел. Не зря так быстро капитаном стал и два ордена имел.
Прошли мы на скорости мимо сгоревшего поселка. Если от наших русских деревень оставались только печи, то здесь, в Прибалтике, каменные дома сохранились более-менее. Выгорали крыши, полы, дерево, торчали закопченные коробки — удобное место для засады. Командир роты повел машины в обход поселка, а вскоре мы увидели линию брошенных траншей.
Осторожно перебрались через траншеи. Все говорило о том, что их покидали в спешке. Экономя металл, немцы старались забирать с собой даже стреляные гильзы от пушек, канистры, эвакуировали подбитые танки.
Здесь же валялось множество стреляных гильз от противотанковых пушек и гаубиц. Самоходка «Веспе» с развороченным боком стояла в капонире. Немцы не сумели ее увезти и сожгли, чтобы не досталась русским. Поспешное отступление свидетельствовало о том, что наверняка впереди находится заслон. Немцы всегда прикрывают свои отступающие части и преграждают путь разведывательным группам вроде нашей.
Танки остановились. Капитан послал трех человек, в том числе меня, поглядеть с высотки, что там впереди. Высотка представляла из себя плоский холм с несколькими каменными глыбами. Недавно здесь было пулеметное гнездо: россыпь стреляных гильз, пустые ленты, банки из-под консервов. Вовремя фрицы отсюда убрались. Но это была мелочь. В бинокли мы разглядели километрах в двух впереди массивный бетонный дот, откуда торчал ствол дальнобойного орудия. Чего-чего, а дотов и разных укреплений в здешних местах немцы за три с половиной года понастроить успели. Недалеко от дота, в капонирах, размещались две противотанковые пушки, скорее всего 75-миллиметровки.
Судя по траншее и окопам, там имелись несколько пулеметов и наверняка минометы, без которых фрицы никогда не обходились. Обычный заслон, который наша рота смела бы с ходу… если бы не массивный дот. Его наши снаряды не возьмут. А внутри скорее всего находится 88-миллиметровое орудие. Его шестиметровый ствол пробивал броню наших танков на расстоянии двух километров. То есть подобраться ближе и всадить в амбразуру снаряд вряд ли удастся.
Впрочем, это решать капитану. Может, он даст команду отступить, но я в этом сомневался. Вернувшись, лейтенант, возглавлявший группу, доложил ротному увиденное. Не знаю, что бы предпринял капитан, но появилась небольшая колонна грузовых машин в сопровождении танка Т-4 и бронетранспортера. Видимо, они выходили из окружения.
Капитан разделил роту на две части. Двум танкам приказано было выждать и открыть огонь по колонне (там было 10–12 машин), а остальным шести танкам под его командованием — обойти заслон с фланга и уничтожить. Главной опасностью для нас был дот с дальнобойным орудием. Обычно стены таких массивных противотанковых дотов имеют толщину метр или полтора. С флангов его защищают «семидесятипятки». Возможно, в тылу тоже имеются пушки.
— Здесь гаубицы нужны, чтобы такую махину развалить, — пробурчал кто-то.
— Или десяток штурмовиков, — весело передразнил его капитан. — Что, улизнуть захотелось?
— При чем тут улизнуть…
— Значит, будем фрицев бить.
Мой танк входил во вторую группу. Скажу сразу, что затея капитана не слишком пришлась мне по душе. (Местность в Прибалтике, с плохо промерзающими болотами, вязкими низинами и участками густого леса, не слишком способствовала маневрам.
Но меня никто не спрашивал, и шесть «тридцатьчетверок» двинулись, делая большой полукруг. Вскоре услышали стрельбу. Оставшиеся два танка вели огонь по колонне. Они отвлекали внимание на себя и давали этим возможность зайти нашим двум взводам с фланга или даже с тыла.
— Старшой! — мрачно обратился к нашему лейтенанту механик-водитель, бывший тракторист, лет на десять старше его. — На рожон не лезь. Не хочется за медаль живьем сгореть в конце войны.
Наверное, младшего лейтенанта задел тон механика-водителя, но тот считался опытным специалистом. В экипаже его слушались. Накалять обстановку перед боем было бы неразумно, поэтому лейтенант молча кивнул, соглашаясь, что на рожон лезть не слезет.
Наши шесть машин миновали редколесье, где хилые ели торчали, как палки. Часто попадались камни и целые валуны. Вскоре один из танков вдруг остановился и крутнулся на месте. Он напоролся на угловатый камень и порвал гусеницу. Остановились и другие машины. Подбежал с руганью командир роты:
— Ты что, нарочно, гад? От боя уклоняться?
— Виноват, — вытянулся светловолосый старшина, командир танка. — Сами видите, товарищ капитан, сколько вокруг камней.
