поставил его и в командиры отделения.
– Рыхловатый ты, вперед не побежишь, а мне людей поднимать надо.
После пробежки и зарядки следовала уборка казармы, затем завтрак. Повар приготовил перловую кашу, или шрапнель, как ее называли. Единственным достоинством в ней было то, что она горячая, ни жира, ни масла не ощущалось. Тем не менее ели с аппетитом. Затем следовал чай, сегодня он был сладким. Все удивлялись, но причину знал лишь Ходырев. После неудачной увольнительной он подошел к старшине и потребовал:
– Ты разберись со своими помощниками. Сахару граммов тридцать полагается, не меньше. Куда он девается, не знаешь?
Прокофий Глухов хорошо провел время с молодухой Зиной, сегодня вечером снова собирался к ней. Препятствий, кажется, не предвиделось. С новым командиром роты и политруком он ладил. Елхов хоть и не жаловал тыловиков, видел, что старшина мужик расторопный, умеет выбить положенное для роты довольствие.
В мелочи Степан Матвеевич не вникал, кроме того, любил выпить. Специально для него Глухов доставал водку. Воронков же по своей привычке предпочитал не вникать в сложные вещи, старшина подкармливал его, и этого было достаточно. Но у Глухова имелись враги: щепетильный особист Стрижак и лейтенант Маневич. Теперь лез не в свои дела сержант Ходырев.
– Я разберусь с сахаром, – спокойно ответил Глухов. – Кстати, мы получаем половинную норму, можешь проверить.
Последние слова помимо воли Глухова прозвучали как оправдание. Кто такой Ходырев, чтобы проверять старшину роты? Чай стал слаще, а третий взвод не получил теплые портянки. Первому и второму взводам выдали, а третьему и четвертому нет. Возможно, случайность. Старшина ездил на склад, но не сумел их выбить. Зато привез из рыбацкой артели две бочки каспийской селедки, чему обрадовалась вся рота. Елхов любил закусить водку ломтиком жирной селедки и хвалил хозяйственного старшину.
А Борис Ходырев вспоминал красивую Катю и ругал себя, что не смог нормально поговорить с девушкой. Обиделся ни за что, психанул, вот и получай. Старшина Глухов, хоть и старик, а умеет вести себя с женским полом. Однако вскоре Борису стало не до Кати. Он попал в очень щекотливую ситуацию и не знал, как из нее выбраться. Ходырев в очередной раз пожалел, что остался в штрафной роте.
Сержантов на должность командиров отделений подбирали обычно в запасном полку. Если на офицеров можно было надавить по служебной и партийной линии, то сержанты от предложений упорно отказывались. Они прекрасно понимали, для чего созданы штрафные роты, и не видели резона кидаться в самое пекло вместе со штрафными бойцами. Удавалось уговорить или заставить немногих сержантов. Большинство отнекивались, ссылаясь на разные причины, а самые решительные смеялись в лицо Воронкову, который занимался подбором кадров.
– Вы на нас не давите, товарищ старший политрук. Мы от фронта не отказываемся, но своих обормотов сами в бой ведите.
Воронков жаловался Елхову на несознательность сержантского состава. Капитан, не видя выхода, сумел уговорить нескольких бывших штрафников остаться в роте после снятия судимости. Эти люди сразу оказывались в двойственном положении. Вроде не штрафники, но постоянно находятся среди них, ночуют в одной казарме, едят из одного котла. Сверху требуют дисциплину, но опасно переступить грань. Будешь слишком придираться, можешь сгинуть в первой же атаке. Поди разберись, откуда прилетела пуля.
После занятий, жидких обеденных щей и все той же перловой каши люди отдыхали. Большинство легли поспать, находиться на улице под мелким накрапывающим дождем не хотелось. Уголовники играли в карты, от этой привычки отучить их было невозможно. Ходырев вышел наружу и рассеянно побрел вдоль ограды.
Настроение было паршивое. Вчера он получил два письма, обстоятельных и унылых. Мать была неграмотная, писала старшая сестра. После обязательных поклонов от всей родни она сообщила новости. От отца уже несколько месяцев не приходило вестей, он воевал на Кавказе и последнее письмо написал из эшелона месяца четыре назад. Судя по всему, пропал без вести.
Забрали в армию младшего брата Саньку, хотя ему недавно исполнилось лишь семнадцать лет. Учится в летном училище под городом Ахтубинском, рассказывает, что два раза в день дают сливочное масло, а недавно получили синюю форму. Учеба продлится до весны, а затем присвоят сержантское звание и на фронт.
Ходырев усмехнулся, вот дурачок – синяя форма, звание… Сколько же их там учат? Посчитал на пальцах, получалось месяцев шесть или семь. Брат Санька был щуплый, тихий и, в отличие от Бориса, светловолосый. Если кому на летчика учиться, то Борьке. Ну, что же, до весны многое может измениться, глядишь, попрут фрицев, хотя вряд ли…
Еще сестра сообщала, что на трудодни выдали горох, а муку лишь обещают. Весной засолили много селедки, но соли не хватает, и она запахла. Если хорошенько отмочить с уксусом, то пойдет. По поводу селедки сестра забыла, что ловил рыбу сам Борька, ему дали три дня перед призывом, уладить домашние дела. Вот и уладил, селедка протухла.
Второе письмо было от девушки, которая провожала его в армию. Он прочитал послание без интереса, оно показалось тусклым и невыразительным. Да и сама девушка ушла из памяти куда-то далеко, даже лицо размылось. Борис не на шутку увлекся Катей, хотя знакомы были меньше часа и обменялись всего десятком фраз. Ну и что? Отпросится в увольнение еще раз и познакомится по-настоящему.
Воображение понесло его невесть куда. Хоть Катя и выделывается, живут они бедновато, такого жениха еще поискать надо, сто рублей до войны зарабатывал, а за тысячу можно новый дом построить. И мать Катюшки посматривала на Бориса очень любезно, понимала, что парень серьезный. А может, рано жениться? Он еще подумает, тоже мне, красавица.
От мыслей о Кате его отвлекло странное зрелище. Боец Шиленков, осужденный за дезертирство, похоже, свихнулся. Он шагал под дождем непонятно куда, заваливаясь на бок. Пола длинной шинели волочилась следом, одна рука висела едва не до земли, лицо исказила непонятная гримаса. Борис хотел окликнуть его, но услышал негромкую команду:
– Стоп. Не надо рожу строить, ты ведь не клоун, а контуженый. Ну, кто тебе поверит?
С бугорка поднялся боец переменного состава Павел Мысниченко, разжалованный старший лейтенант, и тоже заковылял, подволакивая ногу. Его лицо изображало мучительное напряжение, он опирался на приклад деревянной винтовки, с трудом перебрасывая непослушное тело. Было понятно, человек контужен и едва идет.
– Что случилось? – вырвалось у Бориса.
Оба странных бойца застыли. Минутное молчание объяснило Ходыреву смысл происходящего. Тот, который опытнее, учил молодого, как симулировать контузию. Сразу припомнился другой случай. Три дня назад пришлось срочно отправить в санчасть двоих штрафников с признаками дизентерии. Капитан Елхов заподозрил симуляцию, устроил обыск и обнаружил среди вещей мелкие кусочки хозяйственного мыла.
Ничего особенного, мыло являлось дефицитом, но стирать или мыться такими крохами было бы несподручно. Степан Матвеевич стал копать глубже, опасаясь, что роту посадят на карантин, а штабные работники и политотдельцы начнут доскональную проверку. Среди подозреваемых тогда мелькал Павел Мысниченко. Елхов пригрозил:
– Если еще кто заболеет, я сам буду лечить. Больные пойдут впереди всех, хоть с обгаженными штанами.
Ходырев видел, повторяется история с первым набором, когда мутил воду уголовник Марча. Тогда не разглядел опасности покойный капитан Митрохин. Елхов более решительный человек, но и пришедшие бойцы переменного состава уже лучше разбираются в ситуации. Они знают, какая судьба постигла роту, и ничего хорошего для себя не ждут. Знают, что могут попасть под расстрел, но рискуют. Врач из медсанчасти, пожимая плечами, допускал, что штрафники симулируют дизентерию, но доказать это трудно.
– Степан Матвеевич, вы же сами знаете, питание отвратительное, вода в здешних колодцах плохая. В Волге тоже не лучше, мазут, трупы от Сталинграда плывут. Кипятите воду, в конце концов.
– У меня уже триста человек, люди прибывают каждый день. Полтонны воды я не в состоянии вскипятить.
