господствует неимоверный беспорядок; грабят со всех сторон; все части управляются дурно; порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя, несмотря на то, стремится лишь к расширению своих пределов. При таком ходе вещей возможно ли одному человеку управлять государством, а тем более исправить укоренившиеся в нем злоупотребления? <…> Мой план состоит в том, чтобы по отречении от этого трудного поприща <…> поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить частным человеком, полагая мое счастие в обществе друзей и в изучении природы» (
Но не было императрице Екатерине покоя до самой кончины, ибо эти строки принадлежат перу ее возлюбленного внука Александра и писаны в те самые роковые минуты 1796 года, когда Екатерина уже безвозвратно определила его восшествие на престол вместо Павла. – Павел никогда не написал бы ничего подобного. В той же степени, в какой его сын страдал от необходимости ежедневно пачкаться в грязи политических интриг, он был снедаем жаждой расчистить эту грязь, и ум его судорожно метался в бездействии пустом.
Людей, попадающих в такое жизненное положение, в каком оказались Павел и его сын, впоследствии станут называть
Впрочем, было бы слишком сильной гиперболой сказать, что Павел проводил дни в сугубой рефлексии о несбывающемся предназначении. Рефлексия разъедала его жизнь, но так же, как у настоящих лишних людей следующего столетия, многие события повседневной жизни рефлексию рассеивали. Были придворные, общеобязательные выходы – на них персоне Павла отводилось почетное место главной декорации: каждое воскресенье и каждый большой праздник (то есть в общей сложности раз семьдесят в году) совершался торжественный выход Екатерины в придворную церковь: в одиннадцать утра растворялись двери тронной залы Зимнего дворца, и императрица в сопровождении великокняжеской четы, Потемкина и всего придворного причта важно и милостиво шествовала сквозь ряды иностранных министров и первых чинов государства. Каждое же воскресенье при дворе происходил бал, открываемый менуэтом Павла и Марии Федоровны. В новый год, в масленицу и в прочие свободные от постов дни бывали маскарады, а само придумывание маскарадных нарядов, не говоря уже о маскарадных веселостях, как известно, очень способствует рассеянию. В будние дни раз в неделю у Екатерины в Эрмитаже собиралось без этикета избранное общество. А к сему еще следует прибавить спектакли придворные и домашние. А к сему напомнить, что сам Павел дважды в неделю давал балы – в понедельник в своем дому на Луговой Миллионной, а в субботу во дворце на Каменном острове.[120] А к сему надо дополнить, что в домашнем кругу Павла и Марии Федоровны делались собственные домашние спектакли, и сам Павел помогал их устраивать и с веселием смотрел: «Любезен, умен, насмешлив, он не чуждался общества, охотник был до театра и всякой забавы» (
Увы, однако: в великокняжеском обществе не нашлось никого, кто сообразил бы, подобно Семену Порошину, вести журнал игр и смехов, творившихся в Павловском и Гатчине, и живые впечатления их участников так и растаяли в том времени, когда эти игры и смехи животворились. Все заслонилось страшным, грозным образом Павлова царствования. – Это очень натурально: мы умеем хорошо рассказывать только о плохом, а о хорошем рассказываем обычно плохо. Видимо, радость жизни не поддается словесному воспроизведению, и не выработан еще слог, чтобы передать эту праздничность, это смутное, волнующее порхание быстропролетающих минут, эту естественность собственных движений, этот пьянящий воздух молодости, в котором оживаешь, забывая о тревогах грядущего дня. – Нет такого слога, да и не нужен он, ибо невыразимо ощущение праздника, и если бы Павел был частным лицом, не было бы счастливей его человека, ибо жил он, утопая в обворожениях молодости.
1787
Но он не был частным лицом, и счастье его жизни осталось за пределами его истории.
Караульная команда год от года преувеличивалась. В 1787-м году в ней стало 360 человек, и они составили три баталиона. В Павловском была учреждена артиллерия – 20 пушек – они действовали дважды в сутки: первым выстрелом подавался знак к обеду, вторым – означалась минута, когда надлежало садиться за стол. На гатчинских Белом и Черном озерах оборудован причал для судов, и началось строительство флотилии. – Недоставало только Балтийского озера.
На гатчинское воинство из Петербурга и Царского Села смотрели с сатирической иронией – так, бывало, смотрели из Кремля на потешные полки Петра Великого.
Но от исторических аналогий не всегда производится результат. Блиц-поход трех баталионов на Царское Село или на Зимний дворец исключался даже теоретически: Павел никогда бы не посягнул на переворот. Поход гвардии на Павловское и Гатчину тоже был невозможен: Екатерина оставалась умной женщиной и вполне осязала законопослушность сына. Значит, результат от гатчинской команды мог ожидаться только когда Екатерина умрет, а ее близстоящие начнут гвардейский переворот. Но в 1787-м году Екатерине исполнилось только пятьдесят восемь – она была крепка, бодра, колики еще не мучили, и 20-летние фавориты переменялись каждые два-три года. Неизвестно еще было, кто скорее умрет. Посему Павлу необходимо нужен был хоть какой-то результат
И лишь только началась новая турецкая война, он сказал матери, что хочет отправиться на театр действий волонтером. Это была вторая попытка – первую он предпринял весной 1783-го, после того, как Потемкин ввел наши войска в Крым. – Тогда все кончилось слишком быстро. Теперь, в 1787-м, война ожидалась не менее победоносная, но затяжная, и Павел непременно хотел там быть. Мария Федоровна сказала, что поедет с ним. Решили, что она остановится в крепости св. Елисаветы, а он отправится в действующую армию и временами будет отлучаться от боевых предприятий на свидания с женой.
Очевидно, что Екатерину этот их вояж должен был раздражать: сын, едва лишь попадет на волю, начнет вмешиваться в дела Потемкина – главнокомандующего нашими армиями, станет учить генералов, как воевать, и в конце концов будет чувствовать себя оскорбленным оттого, что его не слушают; а путешествие невестки, в ее очередном беременном положении – и вовсе блажь: что она там станет делать, при ее привычках к роскошам и уютам? Или она думает, что ей там аллеи приготовлены для гуляний?
Словом, ничего, помимо дурости безрассудительной, не могла видеть императрица Екатерина в намерениях сына и невестки – тяжелый багаж. И, разумеется, во-первых, сказала, что беременным женщинам на войну ездить не следует, а, во-вторых, посоветовала сыну отложить волонтерство до разрешения жены. – Ждать надо было до мая следующего года, и это, при быстром нраве Павла, было бы пыткой хуже дыбы. Он стал настаивать, и к новому году Екатерина сказала, что пусть делает, как хочет. Экипажи и квартирмейстеры были посланы, и Павел стал готовиться к отъезду.
Он написал семь памятных документов – три на тот случай, если он погибнет, четыре – на тот случай, если во время его отсутствия умрет Екатерина.
Со стороны это все походит на игру: наследник престола едет добровольцем на войну, со всей очевидностью понимая, что дальше штабной палатки, установленной в глубоком тылу, он не проедет – первый же генерал сделает все возможное, чтоб избежать наказания за его допущение на поле боя, ибо жизнь наследника есть драгоценное достояние государства. Конечно, можно предполагать, что он этого не понимал и думал биться в передовых рядах. Только, кажется, такое предположение еще более дико, чем само желание ехать в действующую армию, ибо тогда действительно нам придется признать его невменяемым. Нет! Мы продолжаем считать его вполне разумным существом. Ниточка не оборвется – ее перережут 12-го марта насильственно. Он понимал, что делал – ему надо было напомнить о своем существовании Европе, и вояж на войну есть акт такого напоминания.
Но при всем этом он сохраняет детски-трогательное чувство неизбывной значительности совершаемого акта. Ему, наверное, на самом деле мерещится смерть от шального ядра или случайной пули. – И вот он в здравом уме и полной памяти оставляет семь завещаний, дает их прочитать, усвоить и спрятать своей
