вываливанием из бомболюка.
Но это еще не скоро – чем ближе к «потолку», тем медленнее набирает машина последние сотни и десятки метров. «Девять тысяч пятьсот» – раздается глухо в наушниках шлемофона голос Гринчика . . .
«Скорее бы уже» – мелькает мысль. Ожидание становится все более тягостным. Секунды растягиваются в минуты и часы. Невыносимо затекли ноги. Снаружи минус пятьдесят пять градусов, но мне жарко – на мне шелковое белье, поверх его шерстяное, затем идет двухсторонний беличий комбинезон, и уже сверх всего – прорезиненныи скафандр, герметически запертый и подогреваемый электричеством. Мне жарко, а поверх моих меховых перчаток и унтов белеет пушистый иней.
Мой опыт, и мои предыдущие шестьдесят шесть парашютных прыжков, не избавляет меня от того щекотливого ощущения – ожидания , которое связано с отделением от прочной опоры и стремительным падением в зияющую под тобой пустоту.
Толстый жгут, выползающий подобно удаву откуда-то из недр самолета и подсоединенный к скафандру в области живота, подводит внутрь кислород и электропитание, являясь пока что связывающим звеном между мной и самолетом. После загорания белой лампочки на щитке я должен буду прервать эту связь, выдернув ручку замка. Еще я должен буду включить вентиль своего автономного кислородного баллона на бедре. После этого обогрева больше не будет – тогда и пригодится томящая меня сейчас амуниция.
В свое время тот самый замок, не сработав при испытаниях в термобарокамере, доставил мне большую неприятность, но сейчас об этом лучше не думать. В этом последнем завершающем прыжке все должно быть хорошо.
Сейчас сентябрь 1939 года. Политическая атмосфера в Европе и во всем мире все больше накаляется, и наша страна делает все возможное для укрепления обороноспособности и, в частности, для развития своей авиационной техники.
Костюм, который сейчас на мне – это результат работы большого коллектива во главе с тремя энтузиастами – инженерами Бойко Александром Ивановичем, Хромушиным – его тезкой и Усачевым Николаем Григорьевичем. Этот костюм – прЕдвестник нашей высотной авиации, которая в ближайшем будущем должна летать не только дальше и быстрее, но и выше всех. Впрочем, одно от другого не отделимо. Это творение опередило появление соответствующих летательных аппаратов, хотя самолет «БОК» с круглыми иллюминаторами герметической кабины уже стоит в ангаре.
Этот первенец, в сравнении с современными костюмами, довольно сильно стеснял свободу движений, и требовал определенного «сживания» с ним.
Почему в этом костюме я?
Я давно мечтал стать летчиком-испытателем.
Работа со скафандром началась для меня в 1939 году в ЦАГИ, в 8 отделе. Летно-исследовательского института тогда еще не существовало, но испытательные полеты выполнялись. Работал у нас летчик- высотник Алексеев. Когда костюм был сконструирован, ему предложили в нем полетать. Он в нем посидел, потом посидел в термобарокамере, и отказался. Сказал, что костюм лишает летчика подвижности, уменьшает обзор. Одним словом, летать в нем он не согласился. Я же в ту пору летал только на У-2 и Р-5. Мечтой моей было стать летчиком-испытателем, но начальник летного отдела Козлов Иван Фролович не давал мне летать. Дело было в том, что у меня не было официального пилотского диплома, а была лишь справка об окончании аэроклуба.
Когда я краем уха услышал о создании такого костюма и об отказе Алексеева летать в нем, я пришел к Алексееву и предложил: давайте я в нем отпрыгаю. Если в нем удастся прыгать, то уж летать удастся наверняка. Алексеев согласился. Собрали Ученый Совет 8 отдела ЦАГИ под председательством Качанова. Я написал методику. Ее утвердили и приступили к испытаниям.
Я составил совместно с творцами костюма методику наземных и летных испытаний, она была утверждена. Так, пришедшая мне случайно в голову мечта стала явью – я приступил к испытаниям.
Смысл скафандра заключается в том, чтобы сохранить вокруг человека давление воздуха, неумолимо падающее с высотой. На высотах свыше 14 – 15 тысяч метров никакие дыхательные и кислородные приборы открытого типа не могут обеспечить жизнь человека. Давление воздуха так мало, что попадающий в легкие кислород не усваивается организмом – кислород не поступает в кровь, а легкие превращаются в своеобразный паровой котел, испаряющий влагу, но не способный вобрать в себя воздух. Способность скафандра сохранять внутри себя нужное давление должна была быть подтверждена на первом этапе испытаний в термобарокамере.
Вспоминаю первое испытание. Меня облачают в шелковое и шерстяное белье, надевая поверх двухсторонний меховой комбинезон, а поверх натягивают ярко-красный скафандр, на котором проблескивают пластины и проволоки жесткости. Я изнываю от жары, и Николай Григорьевич Усачев засовывает мне за шиворот резиновый шланг, из которого по телу растекается благодатная струя холодного воздуха. Я пролезаю в круглый люк стальной сферы термобарокамеры, усаживаюсь на скамейку, после чего к скафандру подсоединяется жгут кислородного и электропитания, а на плечи устанавливается цилиндрический гермошлем, три четверти которого занимает плексигласовое окно с вертикальными проволочками электрообогрева. Вокруг буртика шлема идет стальной тросик, который натягивается и запирается защелкой.
Люк закрывается, и я остаюсь один перед многочисленными приборами на стенках, перед пестрой паутиной трубок и проводов и глазком, через который за мной наблюдают снаружи. При помощи шлемофона с ларингофонами я держу связь С наблюдателями. Начинается «подъем» на высоты 8,10,12,15 тысяч метров. Из термобарокамеры выкачивается воздух для создания соответствующего давления на «высоте», а мощные холодильники создают соответствующую температуру.
Сейчас август месяц. Снаружи в окна высотной лаборатории заглядывают зеленые ветви деревьев, а на моих меховых унтах, перчатках и скафандре ложится все более толстый слой пушистого инея. Чувствую я себя пока что отлично. Дышится легко и свободно, обогреваемое окно дает отличный обзор. С «подъемом на высоту» скафандр все более раздувается внутренним давлением, становится более жестким, но я довольно свободно делаю широкие движения руками и ногами. Я привыкаю к костюму все больше и больше, все теснее сживаюсь с ним. Подача кислорода, обогрев, удаление отработанных продуктов дыхания и влаги – все на уровне технических требований.
Подошел второй этап испытаний – имитация отделения от самолета. Поочередно, на высотах 8 и 10 тысяч метров я, включив вентиль своего кислородного баллончика, укрепленного на бедре, выдергивал рукоятку замка, переходя на автономное кислородное питание. Пружинные клапаны закрывали отверстие в замке, жгут падал на пол, после чего меня «спускали» с предполагаемой скоростью снижения. Испытания шли успешно.
Но вот на 12 тыс. метрах скафандр впервые преподнес мне пакость – при выдергивании замка клапан не сработал, и костюм стравил давление. Соответственно я быстро воспарил с 2000 метров, соответствовавших давлению в скафандре, на 1 2 тыс. метров, и успев нажать на аварийный сигнал, потерял сознание. Меня быстро «спустили» вниз, но на каком то промежутке времени мне пришлось бороться с чувством недоверия к каверзной натуре моего подопечного.
После устранения мелких неполадок, выявленных в процессе наземных испытаний, начались летные испытания.
Набив скафандр песком по весу человека, и установив ему на «голову» бароспидограф, мы подцепили его к бомбосбрасывателям самолета ДБ-3, и сбросили с высоты 2000 метров. Фала раскрыла парашют, и наш питомец начал свое «беспилотное» снижение. Расшифровка записи самописца показала, что скорость снижения была немногим меньше двукратной от нормальной скорости снижения при тренировочных прыжках. Наш «парашютист», ударившись при приземлении о твердый грунт, лопнул. Жалко сморщившись на высыпавшемся из него песке, он напомнил мне человека, грохнувшегося о землю с высоты 10-го этажа, и с которого, в довершение к вывалившимся внутренностям, содрало еще при падении всю кожу.
Летчик-испытатель Рыбушкин сочувственно смотрел на меня, а я, с не совсем естественно бодро звучавшим смехом, сказал, что этого мальчика еще надо учить приземляться.
А потом Марк Лазаревич Галлай вывез меня на самолете «Р-зет», и я совершил первый прыжок из задней кабины с 5000 метров в скафандре без шлема. Цель – еще больше «врасти» в костюм в естественных условиях. От динамического удара при раскрытии парашюта с моей правой ноги соскочил унт и
