Я вдруг понял, что продвинулся не дальше, чем 10 лет назад, когда приехал сюда впервые с письмом от брата далай-ламы. А сейчас у меня вообще не было рекомендаций. Смутным предлогом могло бы стать давнишнее приглашение покойного премьер-министра, но его семья была в немилости.
В 1950 году Бутан не имел ни дорог, ни контактов с внешним миром. В 1968 году он все еще не входил ни в одну международную организацию. Территория в 47 тысяч квадратных километров изобиловала «белыми пятнами». Флора и фауна оставались неизученными, равно как и обычаи, традиции, этнические особенности и диалекты языка. Но теперь уже была дорога к новой столице королевства — Тхимпху.
Вопреки ожиданиям самолет бодро набрал высоту и на заре вознесся над плотной массой облаков, закрывших от края до края все видимое пространство. Под нами была темнота, лишь изредка в разрывах брезжил желтоватый свет. Дверца продолжала хлопать, и каждый раз в салон тянуло холодным ветром. Первый живительный глоток воздуха за столько недель!
Самолет полнился гулом, его тень скользила по дождевым облакам. Внизу вставала заря над вспухшей от влаги землей. Здесь воды Ганга и Брахмапутры образуют великую дельту, сливаясь после долгого пути от истоков, лежащих рядом, по обе стороны горы Кали в Тибете.
Иногда пускали блики зеркальные осколки залитых водой полей. Мои бутанские спутники держались за руки. Приходилось ли им летать до этого? О чем они думали? Наверное, о родной деревне, куда возвращаются после долгого отсутствия. Сейчас они мчатся с головокружительной скоростью, но вскоре им придется шагать пять-шесть дней до семейного очага.
Мне они понравились с первого взгляда уже потому, что принадлежали к миру, в который я так стремился попасть. То были настоящие бутанцы. Выглядели они странновато с клоками ваты, торчащими из ушей; безукоризненно белые рубашки и оливкового цвета брюки делали их похожими на выпускников миссионерской школы.
Самолет пошел на снижение. Уже Хассимара? Компания «Джем» не дает информации о полете для любопытных пассажиров. Правда, людей ей доводится перевозить нечасто: для них даже приходится специально привинчивать к полу сиденья.
Рассвет застал нас в Джалпаигуру — так значится на карте этот пункт. Вокруг бесчисленные каналы и затопленные поля, среди которых оставлена узкая травянистая полоса, на которую мы сели.
Все вылезают. Я выгляжу совсем по-дурацки в своем бежевом костюмчике. Подхожу к бутанцам, которые наконец-то извлекли из ушей вату. Улыбаюсь и адресую им несколько слов по-тибетски. Они, похоже, не понимают. Повторяю фразу. Вид у них становится смущенный, а взгляд чуть-чуть подозрительный. Один мне отвечает по-тибетски. Скованность, однако, не проходит. Выясняется, что они телохранители Паро Пенлопа.
— Вот как! — говорю я. — А мне выпала честь беседовать с Паро Пенлопом два дня назад в Калькутте.
На сей раз их лица озаряют широкие улыбки; они успокаиваются. Вспоминаю нелегкий разговор в Калькутте со сводным братом бутанского короля.
— Ему всего двадцать четыре года, — предупредила сестра Теслы Бетти-ла, — но это очень серьезный человек.
Встреча едва не кончилась полным провалом. Брат короля сидел неподвижно, и его лицо, лишенное выражения, не выдавало никаких чувств. Я стал лепетать о своем страстном интересе к Бутану, о желании провыть там дольше срока, указанного в моем разрешении.
Он ничего не ответил. Не помню, когда я еще чувствовал себя так потерянно. Наверное, когда Рани Чуни отвечала «нет» на все вопросы, которые я задавал ей с обычной самоуверенностью двадцатидвухлетнего выпускника университета.
После трех повисших в воздухе вопросов мы одновременно поднялись, и я извинился. За что? Ни за что, просто, чтобы скрасить прощание…
Газетные пачки вылетели из самолета прямо на траву. Пилот скрылся в ангаре. Когда он вернулся, мы гуськом потянулись к трапу. Я обронил смешное замечание. Один из бутанцев усмехнулся, а второй поглядел на меня в точности как Паро Пенлоп: он успел заткнуть уши. На сей раз дверь была закрыта, когда мы оторвались от земли. Услышав вой мотора, любой посторонний наверняка решил бы, что компания «Джем» совершает свой последний полет.
Мы вновь набрали высоту, и сердце у меня затрепетало: слева показались Гималаи. Такое чувство, будто я завернул за угол и увидел родной дом или вдруг заметил в толпе идущую навстречу жену. Только теперь я понял, что значили для меня эти горы и как мне недоставало их все годы в Европе и Америке.
Мы летели почти на бреющем полете над холмами, покрытыми влажной зеленью. Гористые волны прокатывались под крылом, прорезанные более темными долинами; мелькали белые ленты горных потоков, низвергавшихся по каменистым руслам, и изредка голубые пятна озер, куда собиралась вода, отдыхая после стремительного бега по ущельям.
Кое-где джунгли уступали место чайным плантациям и реденьким рощицам. Мы летели над Дуаром; этот знаменитый чайный край протянулся от Дарджилинга до Шиллонга, вдоль южной границы с Бутаном, между Страной дракона и Брахмапутрой. Там произрастает чай, который пьют во всем мире — от Буэнос- Айреса до Баальбека. Когда-то здешний край принадлежал бутанским властителям, но был отнят у них англичанами. Однако каждую зиму, когда жара немного спадала, высокие воины-горцы спускались из Страны дракона, собирали с местных жителей дань и уводили женщин.
Самолет медленно снижался. На сей раз это была уже широкая бетонная полоса Хассимары.
Все страхи вновь ожили. Пустят ли меня? Даже боязно в это поверить. Десятилетний опыт приучил меня быть готовым к дурной развязке. В конечном счете я ведь еще не имел дела с бутанскими дипломатами.
Хассимара… Сорняки вели наступление на бетон, которым была залита часть поля. Удивительная особенность у аэродромных сорняков — они повсюду одинаковы: и на аэродроме имени Кеннеди, и в Рейкьявике, и в Хассимаре. Когда я вылез из самолета и с наслаждением распрямил спину, онемевшую от твердого металла сидений, меня чуть не свалила с ног жара. А было всего лишь половина восьмого утра. Группа индийцев хмуро следила за моими маневрами. Я прилепился к бутанцам.
Невдалеке громоздились ящики с чаем. Кипы газет погрузили в тележку; после ожидания, растянувшегося, казалось мне, на века, появился и мой багаж. Чемоданы были в сохранности. По лбу у меня стекал пот. Кроме сорняков и редких деревьев, поодаль ничего не было — ни ангара, ни малейшего помещения. Я перешел в иллюзорную тень самолетного крыла.
— Мужчина, куда вы направляетесь? — спросил меня один из хмурых людей. — У вас есть разрешение на переезд внутренней границы?
Сердце застучало. Не успев совершить ни одного преступления, я все равно теряюсь, когда у меня спрашивают документы. Вот оно, разрешение, священный папирус, позволяющий находиться вблизи бутанской границы… Затем мне пришлось повторить наизусть все, что там было написано, стараясь не допустить ни одной ошибки.
— Цель вашего пребывания в Бутане?
— Учеба и туризм.
— Что вы нас путаете! — вскинулся человек. — Вы турист или студент?
— И то, и другое.
— Чему же вы собираетесь научиться за месяц?
— Языку, — преисполнился я надежды.
— Вы родились в Париже?
— Да.
— Одиннадцатого февраля?
— Да.
— Куда направляетесь сейчас?
— В Пунчолинг, — на одном дыхании выговорил я трудное название.
— Это ваш багаж? — так же строго продолжал чиновник. — Сколько стоила эта камера? Очень дорого?
— Да, сэр, — сказал я и тут же торопливо добавил: — Нет, не очень, она уже очень старая.
Солнце пекло невыносимо, мои спутники-бутанцы стали потихоньку отходить, а мне становилось все
