— Не стоит вести себя здесь как бродяга-лыжник, будто вокруг вас вечно дымок курится.
— Интересный образ, но я не курю и никогда не курил.
Тут Филип закрыл дверь в кабинет, и мне уже ничего не было слышно. Черт. Я побежала к себе и взяла трубку; сердце у меня отчаянно колотилось.
— Твой отец тоже снял трубку.
— Привет, папа.
— Ты тяжело дышишь.
— Да просто… на кухне… мы тут поспорили…
Как Питер отреагирует на то, что Филип отругает его, как ребенка? Как он отругал меня?
— Голос у тебя не очень счастливый.
— У меня сейчас сложный период. Но я его почти пережила.
— Но все будет хорошо с конгрессменом и со всей этой историей, да?
Как я ни пыталась сдержаться, глаза мои наполнились слезами; мне никогда не удавалось скрыть свои тревоги от родителей.
— Ох, детка. — Отец обычно таял, когда я плакала. — Я знаю, когда моей девочке тяжело.
Плотина прорвалась, и я снова попыталась сдержать слезы.
— Подыши глубже, успокойся. Где твой муж?
— В кабинете. — Я вытащила бумажный платок из коробки и высморкалась.
— Может, позовешь его, пусть он тебя утешит?
— Он занят, ему надо няня отшлепать.
— Что?
— Это неинтересно.
— Все дело в стрессе на работе, и от детей, и всех бытовых проблем, с которыми тебе приходится иметь дело. После того, когда выйдет сюжет, возьми себе маленький отпуск. Вы с матерью можете поехать в ту гостиницу в Альбукерке, которая нам так нравится. Как она называется, дорогая? «Пуэбло…»
— «Пуэбло кассито», дорогой. Это гостиница для среднего класса, ей туда не захочется.
— Мама!
— Конечно, захочется! Я оплачу расходы. Тебе нужен отпуск.
— Папа…
— А потом попрошу Филипа тебя забрать.
Я подумала о повестке в суд. О том, что пижама у него всегда должна быть отглажена. Я подумала о том, как он терся о мое бедро. О том, что он хотел избавиться от присутствия в доме моего Питера.
— Нет, этого не будет.
— Что это значит? — спросил отец.
— Папа, мама, я не знаю, что это значит. Я просто не в силах ничего обсуждать до среды. Пожалуйста, не заставляйте меня переживать еще больше. Мне пора. Я вас люблю. — Я повесила трубку.
Высморкавшись, я пошла обратно на кухню, вытирая слезы тыльной стороной ладони.
Как ни странно, Питер уже снова сидел за столом, и по его лицу не было заметно, что совсем недавно разразилась Третья мировая война.
— Питер, я выигрываю у Дилана, я выигрываю! — завопила Грейси. Они играли в шашки. — У меня уже три дамки, а у Дилана только одна!
— Что папа сказал Питеру? — спросил меня Дилан.
— Ничего, — ответил Питер.
— Нет, сказал. Он злился.
«А что он сказал?» — беззвучно прошептала я Питеру, но он отмахнулся, словно ему было наплевать на то, что там наговорил Филип.
— А я все равно обыгрываю Дилана, — сказала Грейси.
— Эй, так нечестно! Она первая ходила, поэтому она выигрывает. — Дилан мгновенно отвлекся, как любой девятилетпий мальчишка, скрестил руки на груди и наклонился, стараясь скрыть выступившие на глазах слезы.
— Эй, — прошептал Питер Дилану, — что я тебе всегда говорил? Не будь сосунком только потому, что проигрываешь! Это не круто.
Дилаи стукнул Питера по лицу еще одной подушкой.
— Сам ты сосунок.
— Отлично, хороший ход. Если тебя назовут сосунком, отбивайся.
Они начали драться прямо на кушетке, возле восьми стаканов с апельсиновым соком и водой, стоявших в опасной близости от них на столе.
Майкл возбужденно запрыгал.
— Я тоже хочу играть, я тоже!
Тут подбежала Каролина.
— Мальчики, нет! Не за моим столом! Никаких драк!
Стакан с апельсиновым соком упал, и, пытаясь поймать его, Питер сшиб стакан с водой. Каролина вскинула руки в воздух и побежала за полотенцем. Я вскочила с места, чтобы меня не забрызгало.
Посреди этой утренней демонстрации тестостерона Филип снова появился в дверях; на нем были рубашка, галстук, боксерские трусы и черные носки. Я стояла прямо и неподвижно, как часовой.
— Каролина, пожалуйста, принеси мне капуччино и фруктовый салат на подносе в кабинет; я проведу селекторное совещание перед тем, как уехать. Только возьми мою специальную кружку. Да, и корицы немного добавь. — Он посмотрел на часы и подошел к столу. — Джейми, нам надо поговорить.
Когда мы зашли в спальню, он закрыл дверь и, подойдя к гардеробной, торопливо надел брюки.
— Я знаю, отношения у нас сейчас напряженные, и мне бы не хотелось их портить еще больше, но я кое-что должен тебе сказать.
— Что?
— Не разрешай прислуге себя трогать.
— Прости?
— Я серьезно. Не разрешай прислуге себя трогать.
— Ты с ума сошел.
— Нет, пожать тебе руку — это пожалуйста. И можешь обнять Каролину, да даже Питера, когда будешь выдавать им рождественские премии, но постарайся не инициировать никаких других контактов. Это производит такое странное впечатление, что мне даже его не описать.
— Да Питер просто шутил. Это вроде массажа, который боксерам делают.
— Я не знаю… что, черт возьми… это было. — Он говорил напряженно, потому что как раз натягивал новые туфли с помощью длинного черепахового рожка с кожаной рукояткой в виде палки с кисточками. — Но это выглядело неприлично, как для детей, так и для остальной прислуги. Это важная граница. Очень важная. Пересечешь ее, и отношения подчинения исчезают.
— Да я не хочу иметь…
— Я знаю, что после того, что было в выходные, ты не хочешь со мной разговаривать, но я все равно тебе скажу. — Он с силой ударил рожком по полу три раза подряд. — Я, черт возьми, вел себя как ангел, и тебе следует ценить это.
— Как ангел?
— Да.
— И в чем же это проявлялось?
— В истории с твоим нянем. В том, что я терплю в доме какого-то сачка-лыжника, любителя травки.
— У него успешная компания по компьютерным программам, которая вот-вот наберет силу. Она поможет детям в школах по всей стране. И он не курит травку.
— Ну, может, на работе и не курит.
— И он очень помог твоему сыну.
— Я знаю. Я это вижу. Именно поэтому я все это терпел. Я хоть раз пожаловался с тех пор, как ты
