существа, которые дадут начало новой космической расе. Искусственные. Может, и не в том значении, какое привыкли обычно придавать этому слову. Но дело не в словах.
И не в истории. Не мои это заботы. После нашего возвращения никто, понятное дело, даже не заикнется о копиях, о том, какую роль сыграли они в гибели одной из планет системы Фери, о том, что в той же системе их и оставили. Начальство издаст скромное распоряжение, запрещающее полеты в этот район. Остальное отправится в архивы.
Все ли на этом кончится?
Я не был бы человеком, если бы поверил в это. Рано или поздно, и пусть лучше — поздно, и очень бы хорошо — даже слишком поздно, ведя счет на поколения, человек вновь ступит на эту планету. И если не найдет другой причины, то приманят его сюда волны, излучаемые средствами связи. Ведь копии создают нормальную цивилизацию. Даже, если сами не захотят этого. Поскольку для этого в них слишком много от человека.
Интересно, как приветствуют людей потомки Реусса и прочих? Ниси?
Мысль о Нисе прервала ход моих размышлений. Если только подобные рассуждения, когда стоишь по колено в мокрой траве и смотришь на спокойное зеленое пространство, залитое солнцем, можно назвать размышлениями.
Я опять повернулся к реке спиной и пошел, куда глаза глядят.
Цветы, с высоты люка похожие на тюльпаны, изблизи должны были меньше нравиться. По меньшей мере, людям. Их лепестки оказались одеревеневшими, твердыми, словно вырезанными из камня. Стебли, не менее жесткие, покрывала какая-то лишенная аромата, маслянистая слизь.
Только деревья были настоящими. Как и те, на Третьей, они не имели листьев, а только небольшие, свернутые чешуйки, нередко образующие правильные шарики. Они издавали слабый, кисловатый запах, к которому можно было привыкнуть.
В случае необходимости человек может ко всему приспособиться. Кому об этом лучше знать, как не пилотам. Только вот пилоты об этом не говорят.
Я приближался к первым холмам. Не снимая темпа, преодолел пологий склон и остановился.
Пейзаж выглядел точка в точку таким же, как из кабины «Идиомы». Уходящие в бесконечность невысокие возвышенности, покрытые травой. Вдали виднелись микроскопические на таком расстоянии рощи деревьев. Казалось, что лес, а скорее — джунгли, установили для себя границу вдоль берега реки.
Я повернулся. Очищенная реактивной струей корабля и выровненная автоматами поляна существовала в качестве узкой просеки на зеленом фоне. «Идиома» — на фоне ее. Пузатая сигара, понемногу теряющая свой некогда белый цвет. После возвращения она пойдет на свалку.
Возвращение это не будет триумфальным. Задание выполнили. Но это, если разобраться, вполне нормальное дело. Привезем троих уцелевших. И все же — два человека погибли. И потерян корабль класса «Идиомы». «Анима».
— Хватит, — вслух произнес я. — А то еще расплачешься.
Плакать я не стал. Но всякая охота к прогулкам прошла.
Я возвращался иной дорогой. Наискось пересек равнину и вышел к реке в каких-нибудь полутора километрах выше места стоянки корабля.
Перебрался через реку, прыгая и балансируя на скользких камнях, и углубился в лес. Но быстро пожалел об этом. Подлесок был невысоким, но плотным. Ветви, твердые и пружинистые, как проволока, оплетали мне ботинки, цеплялись за застежки скафандра, и все без малейшего шума или шелеста. Я мог продвигаться вперед только ценой значительных усилий. После нескольких метров я вернулся и направился к поляне по самому прямому пути. На преодоление этой пары сотен метров у меня ушло полчаса.
Наконец, между ветвями и стволами деревьев начала просвечивать река. Я сделал еще несколько шагов и остановился на краю расчищенной подковы.
Меня ошеломили царящие на ней тишина и неподвижность. От людей, то есть от Сена и копий, и от автоматов не осталось ни следа.
Я сделал полшага вперед и посмотрел вправо, туда, где должен был находиться корабль. Он покоился на своем месте. Что меня насторожило, так это кучка людей, замершая метрах в пятистах от его амортизаторов. Они стояли неподвижно. И лица у всех были повернуты в мою сторону.
Я уловил какое-то движение на панцире ракеты, сразу же под ее носом. Медленно, словно и с нарочитой торжественностью, открывалась амбразура излучателя.
В моей голове промчалось множество мыслей сразу. Я понял, что они хотят расширить участок под строительство. Очевидно, они пришли к выводу, что поляна с ее теперешними границами окажется для них тесной. Но Сен больше не станет трогать «Идиому». Он решил добиться того же другим способом.
Я подумал, что это моя ошибка. Нельзя подходить к кораблю, находящемуся на чужой планете в состоянии готовности, так, как я это сделал. Без оповещения. Они видели, что уходил я в противоположную сторону.
И еще я подумал, что ни в каком случае не могу оставаться там, где стою. Это значит — оставаться в живых.
Ни о чем другом подумать я не успел. Поднял ногу, чтобы сделать поворот, и в тот же момент меня ослепило солнце. Солнце, которое оказалось у меня под веками и внутри черепа.
Два часа. Достаточно.
Через шесть часов я войду в шлюз. Нацеплю скафандр и проверю аппаратуру ракеты. Одного из тех разведывательных корабликов, в которых для человека остается ровно столько места, чтобы дышать.
Я доберусь до компа.
И чем же займусь потом?
Может, начать экспериментировать. Выискивать новые комбинации систем автоматической связи. Или управления. Например, в живых организмах.
Нет. Какая разница, чем я займусь. За что бы я ни взялся, это ничего не изменит. Это вопрос пригодности. И потребностей. Процессов приспособления.
О каких же процессах такого типа рассуждать мне, одинокому обитателю мертвого куска материи, оставленному здесь на время одной-единственной жизни?
Даже не «оставленному». Я сам этого захотел.
Тишина.
В тишине, одиночество — вопрос только времени.
Через шесть часов я окажусь в обществе подобных себе существ. Проведу там половину дня. Сброшу скафандр, шлем, пройдусь по траве. Подставлю лицо солнцу.
Одиночество означает так же все то, что тебе не удается высказать. И не только копиям.
Да и вообще могу ли я им что-либо сказать?
Хватит. Этим мы займемся в надлежащее время.
Я встал и подошел к экрану. Надавил клавишу. Обвел глазами постройки. То ли мне кажется, то ли сегодня и в самом деле световых точек меньше, чем обычно? Раз, два… пять. Маловато. Но я не помню, сколько их было.
Башня лаборатории тонет во мраке.
Я отошел от экрана и высветил индикаторы на пульте компьютера. Мне не показалось. Башня поднялась на полметра.
Их дело. Они — у себя. Могут делать, что заблагорассудится. Кроме того, что пытаются делать таким образом, чтобы я не узнал об этом. Кроме отключения света.
Если так пойдет и дальше, то все то, что я вдалбливал себе и другим, оставаясь тут, окажется правдой.
Во мне вновь проснулась враждебность. И раздражение.
Что же такое сказал Гускин, тогда, в кабине «Идиомы»? Помню, он стоял тогда у иллюминатора и наблюдал за копиями, которые заканчивали установку ограды. Кажется, я намекнул ему на то, какие чувства они во мне вызывают.
Вот. Вспомнил.
«Интересно было бы дознаться, то ли те, из океана, всадили им этакий синтезированный инстинкт
