Общество охраны бродячих собак и бездомных кошек организует публичный диспут на тему: 'Влияние нашего постыдного прошлого на наше славное будущее'.
Во время диспута профессор З.А. Ика докажет доктору фон Тазёру, что страшное чудище не что иное, как оживший стегозавр, сохранившийся в вечной мерзлоте и оттаявший в нашем климате. Доктор фон Тазёр станет уверять профессора З.А. Ику, что невиданное чудище — единственный и последний представитель обитателей иных планет, доставленный на землю с помощью неизвестных аппаратов.
Вход только за плату.
Проходить мимо строго воспрещается.
Действует воздушная почта.
Писатель Пюре иль Каша и многоуважаемый мистер Кук учреждают акционерное общество по производству скорострельных охотничьих пушек.
Охотники, ваши деньги все равно не пропадут: если не встретите чудище, сможете использовать оружие против любого своего врага или соседа! Быстро, удобно, выгодно!'
Смельчаку, доставившему отпечаток когтя указательного пальца правой передней ноги чудища, будет выплачена вышеуказанная сумма и присвоено звание почетного обывателя страны.
И чем дальше я читал, тем большая злость разбирала. Нечего сказать, культура! Чего только не выдумали, чего не понаписали! А для моего призыва беречь воду места не нашлось. Только в самом конце газетной страницы маленькими-премаленькими буковками была напечатана заметочка:
Некий иностранец Майк Пупке из старой, доисторической бутылки обращается к нашей славной молодежи с призывом беречь воду.
Какая наглость!
Заниматься очисткой воды в такое время, когда по нашему свободному миру расхаживают всякие недобитые стегозавры, равносильно самоубийству. Ничто нам не грозит, пока мы можем утолять жажду чудесным освежающим напитком мистера Кука 'Пей-лей-не-жалей'!
Примечание: вода годится также для поливки улиц.
Обозлился я на такую глупость и хотел было разорвать газету на мелкие клочки, но вовремя одумался, спрятал ее в походный мешок и решил:
'А почему бы и мне не половить рыбку в мутной воде?' Порылся в кармашках своего рюкзака, отыскал запасную снасть и стал удить через дыру в бочке. Правда, с наживкой дело обстояло хуже. Ну, да и тут выход нашелся. На какую только приманку я ни ловил рыбу, а вот на волчий хвост еще никогда не доводилось. Ну, да в жизни всякое случается. Забросил удочку, жду без особенной надежды. И вдруг — хлюп! поплавок рвануло, я — дёрг! и подсек окуня. Да какого — в противогазе. Честное слово, не вру! Своим глазам не поверил, забросил еще раз. За окунем — ерш, без маски, зато жабры куском марли обмотаны. За ершом пескарь попался, только тот уже безо всего, закаленный. А напоследок щука клюнула. И представьте, ухитрилась натянуть на нос фильтр с густой сеткой. И так с голодухи исхудала, что ребра по чешуе скребут, того и гляди бока проткнут. И пошло-поехало, успевай только вытягивать. Соль, жалко, кончилась, а то бы я на всю жизнь рыбы насолил, не хуже траулера. Тут-то я и взял в толк, почему это волк без всякой снасти, одним только хвостом зимой в проруби пропасть рыбы наловить может. Оказывается, хвост-то у него не простой, чудотворный. Счастье, что об этом, кроме меня, никто не проведал, а то ни одной рыбешки нигде не осталось бы, волчьими хвостами даже в колодцах бы рыбу повыловили.
Но через несколько дней надоело мне мелочиться. Выбрал леску покрепче и решил заняться крупной рыбой. На большой крючок нацепил остатки волчьего хвоста, три раза плюнул, три раза дунул и забросил удочку. Откуда ни возьмись, окунь граммов на пять — хвать! наживку. Я не шелохнулся — и так некуда этой мелочи девать.
Жду, что дальше будет. Вскоре ерш килограммов на пять появился — ам! и заглотнул окунишку.
Ну, думаю, не горячись, Микас, еще погоди.
Обрадовался ерш добыче, кинулся с нею плыть против солнца, а в этот момент на него щука ка-ак налетит. Ну и щука, доложу я вам, килограммов на пятнадцать, даже вода вокруг бурунами пошла, вылитый дракон из подводного царства.
Но у меня выдержки хватает! Не тяну, жду. Знаю, что это еще не конец. Если уж в реке водятся такие щуки, то каковы должны быть сомы?!
И вдруг чувствую: бочка моя — плюх! погружается и снова всплывает. Только — ух! книзу и снова наверх, только — оп! и опять на поверхность, а как выскочит — торпедой несется, вода перед ней раздается. Даже бока у бочки раскалились от сильного трения о воду. А сом и не помышляет снижать скорость. Выскочит из воды, обернется и опять вперед как бешеный устремляется. Тянет мое обиталище со скоростью пятьдесят узлов в час, не меньше. А весу в этом соме — пудов пять, если не больше. Мчится бестия, даже Чюпкус на берегу отставать стал и в конце концов совсем с глаз скрылся.
От этой страшной скорости я нечаянно взял да и вздремнул. Не знаю уж, сколько времени проспал, но пробудился от сильного толчка, сомище, видно, рванулся изо всех сил. Выглянул я наружу и вижу — застряла моя бочка между льдинами.
'Ну, затащил меня сомище в Ледовитый океан, а сам с крючка сорвался'.
Так оно и было.
Поглядел я на остатки удочки и принялся сома ругать:
— Твое счастье, что ушел, а то бы я с тебя шкуру, как чулок, спустил и соломой набил. За твое чучело любой музей на свете мне мешка денег не пожалел бы, — говорю я, а перед глазами стоят метровые усищи сома, шлепают по воде как весла, все режут воду могучие плавники, как корабельные винты…
Но много ли руганью да мечтами о вознаграждении поможешь, если вокруг от снега белым-бело, если последние разводья льдом затягивает, если солнце третий день висит на том же самом месте и ни чуточки не греет?
'Вот так попал я в переплет', — думаю, и от этих мыслей вроде еще холодней стало.
Ну и ну!
ШКУРЫ БЕЛЫХ МЕДВЕДЕЙ
Далеко журавль летает, долго крыльями машет, а мозолей не набивает.
Как хорошо, что я везучий. Помню, упал как-то раз в колодец. И ничего. Пока падал, воображал, что лечу. Когда вниз головой в холодную воду плюхнулся, показалось — купаюсь. А как вынырнул с рыбой в зубах, померещилось, будто я на рыбалке, только что на берег карабкаться трудновато.
А в другой раз свалился я с дерева, изрядно трахнулся, да вдобавок на спящего ежа. Подскочил выше собственной головы от радости: 'Вот счастье так счастье!.. Кабы не еж, прямо в чернику угодил бы, все штаны перепачкал!' И теперь не стал я печалиться, что в холодные края попал. А что холодные, так уж
