крана.
? Зачем народ в заблуждение вводишь? Если б ты «не освежился», то даже забраться на свой агрегат не сумел бы.
? Умный ты у нас, Сергеич…
? Бережливый, в основном.
Крановой аккуратно присаживается на край сидения, откинув полы драпового пальто, как пианист фалды фрака, и пальцем пригибает к себе рычаг набора высоты. Кран дергается, тросы полиспаста натягиваются, и правые гусеницы отрываются от земли метра на полтора. Многотонная машина сейчас похожа на фигуристку на льду, задравшую ногу для входа в тройной тулуп. Так у нас отрывают от земли примерзшие плиты. Степаныч проходится ломом по краям плиты и с последним ударом резво отскакивает. В этот миг двухтонная плита взлетает вверх, гусеницы крана грохаются на землю, машину сотрясает, плита болтается туда-сюда в поисках зазевавшихся такелажников. Только опытные работники залегли уже по укрытиям, и плита, не найдя на этот раз жертвы, мало-помалу успокаивается. Никто на это хулиганство не обращает внимания. Кроме меня. Все это время я испытываю незабываемую смену ощущений: волны спинных мурашек, потом шевеление волос на голове; после чего на лбу выступает обильный пот.
? Нервным лучше покинуть территорию, ? назидательно сообщает мне крановой.
? Желающим дожить до пенсии также… ? продолжаю глубокую мысль.
Вздыхаю и возвращаюсь в свой офис.
В прорабской сидит Степан по прозвищу «Хохол» и смачно ест сало с причмокиванием и утробными стонами. Мой рот наполняется голодной слюной. Спрашиваю, почему здесь. Отвечает, что у них в бытовке может появиться Костя, для которого сало, как для него водка, то есть сразу повергает в малярийную трясучку. Ожидаю своей порции напрасно. Степан заворачивает остатки сала в пестренькую тряпицу и молча выходит. Потом возвращается и поясняет, что сало для моего организма крайне опасно, потому что портит желудок, а он у меня просто обязан быть больным, как у всех прорабов. В завершение предлагает мне сесть на молочную диету и, протяжно сыто рыгнув, удаляется. Смотрю на часы. До обеда еще сорок минут. Кушаю воду и сажусь за документы.
Через несколько минут ощущаю приближение к левому уху нарастающего стрекота. Ему сопутствует тревожная радость. На языке появляется абрикосовая цианистая сладость. Голова слегка кружится, и мысли расплываются. Ничего хорошего от всего этого не ожидаю. Скорее всего, я уже принял гордый помысел и сейчас мне придется нести расплату. Устремляю вопрошающий взгляд в красный угол и вижу глаза Иисуса, необычайно мягкие сегодня. Обычно в них читается царственная строгость Вседержителя. Сейчас из глубины зрачков струится отеческая всеобъемлющая доброта. Рука моя творит аккуратное крестное знамение.
В душе начинается борьба. Один голос тихонько сообщает мне, что пора на обед и вкусненько закусить, ты, мол, сегодня очень даже это заслужил. Другой голос также ненавязчиво предлагает отложить обед на неопределенный срок, зато получить нечто большее, чем пища для тела. И я, кажется, начинаю понимать, что мне предлагается. Тревожно-радостный голос снова лебезит передо мной, напоминая, что сейчас начнут один за одним заходить люди и все разрушат. Так что лучше не начинать, а пойти в уютный ресторанчик и утолить голод. Другой голос уверенно обещает, что никто мешать не будет, уж это он возьмет на себя.
Ладно, решаюсь я, молитва всегда лучше пищи для тела, да и чувство голода уже не так беспокоит. Видимо, обещание моего верного небесного стража уже выполняется. К тому же эта сладкая тревога грозит чем-то нехорошим. Не знаю пока чем, но с этого обычно начинаются неприятности. Поэтому нелишне оградиться крестом и молитвой.
Встаю лицом к иконам, всматриваюсь в лики, впитывая в себя исходящий от них неземной покой. В последний раз сильнейший вихрь множества забот с их подробным описанием проносятся во мне, но, не найдя ответа в моей душе, уносятся прочь. Сейчас я поглощен только одним: вслушиваюсь в необычайную тишину. Словно зеркальная гладь озера разлилась вокруг. И этот покой зовет к созерцанию. Очень осторожно и медленно произношу: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь». Дальше слова молитв сами всплывают из глубин памяти и напевно, едва касаясь гортани, текут сладким покойным потоком наружу, возвращаясь через слух внутрь сердца. Я стою в центре этого величественного круговращения ожившего слова и проживаю каждый звук всем существом. Мне открываются удивительные глубины, недостижимые мной никогда до этого мгновения. И там, в центре сердца, нарождается и, разрастаясь, заполняет всю мою вселенную великий плач покаяния.
«Господи, Отец небесный, услышь вопль наших душ окаянных, катящихся горохом в ревущее адово пламя. Всю свою жизнь служим Твоему противнику, с услаждением принимая от него приглашения на грех. Мы, как цепями, скованы страстями своими. Но вместо освобождения, все новые цепи надеваем на себя. Из греха во грех всю жизнь свою идем навстречу смерти. Ты вызвал нас из небытия и дал нам жизнь вечную, очистил огнем крещения, дал ангелов Своих для охранения и назидания. Только в помрачении своем не видим небесного, не слышим ангельского, не верим в Твой промысел и в силу Твоей защиты. Как свиньи подрываем корни дуба, который кормит нас.
Но, Господи, прости нам это помрачение! Мы все равно любим Тебя, если не Самого, но Тебя в отражениях Твоей любви к детям Своим глупым и непослушным. Все мы любим небо Твое голубое и солнышко Твое золотое, цветы и деревья Твои, украшающие нашу
