— Нет, не мои. Скорбными будете в мире. Я есмь путь и истина. По какому пути Спаситель прошел, таким и нам к спасению идти. Это милость Божия — скорби. Чтобы дела благие не были похищены тщеславием. Мы ведь как: на копейку добра сделаем, а на тысячу рублей похвалимся, чтобы уже здесь, на земле, благодарность получить. А благодарность дважды не дают: или здесь, или на Небесах. Так вот, перенося скорби, мы забываем потщеславиться, и благое остается на Небесах.
— Тут Володьку встретил, он сказал, что ты как одяжка ходишь. Верно?
— Когда я в глубинку приезжаю, меня за столичного франта принимают.
— Это из-за той куртки, которой больше двадцати лет?
— А что, она еще ничего.
— Да я за это время их штук десять сменил.
— Я тебе искренне соболезную.
— Зря. Удобная одежда — это забота о здоровье.
— Если только о здоровье, — то конечно. Кстати, моя двадцатилетка эту функцию исполняет. Но если погоня за модой и престижем — то другое. Не правда ли? К тому же стремление хорошо одеваться — признак тщеславия. А для нас это враг номер один. Это главный вор добрых дел.
— Послушай, а как ты материально себя чувствуешь?
— Гораздо лучше, чем заслуживаю.
— Ты гонорар за последнюю роспись получил?
— Да, конечно. Сумма покрыла стоимость билетов и даже частично затраты на краски.
— А на что же ты живешь?
— Подрабатываю. Вахтером и дворником. Очень удобно: на вахте эскизы писать и читать можно, а на уборке физическую форму поддерживаю.
— И это с красным дипломом!..
— Не волнуйся, диплом от этого не посинеет. Он сделал свое дело. Иконы-то и картины я пишу.
— Да, Володька мне говорил. Кстати, он считает, что ты в глубокой прелести.
— Ну, насчет глубины судить духовнику, но вообще без этого, брат, никак.
— Ты что, серьезно, согласен с Володькой насчет прелести?
— А как же? Пусть первый бросит в меня булыжник тот, кто без прелести. Это в большей или меньшей степени — у всех. Нил Сорский, кажется, сказал, что он обошел все монастыри и не нашел ни одного старца без прелести. А это пятнадцатый век. Нашему не чета. Так что ничего страшного, если видишь в себе врага и бьешь его соответствующим оружием. А если пригреешь его и будешь кормить, то не взыщи, если он тебя со временем придушит, так что не пикнешь. Поэтому и пишу долго, и показываю другим людям картины, чтобы указали недостатки и помогли от грязи вольной и невольной очистить.
— Вот бы ни за что не дал кромсать свои картины. Да и кто в критики идет, если не те, кто сам писать не способен?
— Ну, почему… известны мне и те, которые пишут весьма достойно. Только пишут и в мастерской складывают.
— И что за удовольствие?.. Как в Писании сказано: свечу горящую не под тазик, а на подсвечник ставить нужно.
— Не волнуйся. Нет ничего тайного, что ни стало бы явным. Если Господь дает вдохновение, то даст и признание. Но уж если картина по каким-то причинам вредна, то хоть все выставкомы купи, — ничего не выйдет.
— А какой вред может быть от творчества? Все от Бога.
— Мыльные оперы, порнография и ужастики — тоже, по-твоему?
— Ты, как всегда, передергиваешь.
— Тогда объясни, как эта лавина мерзости, которую сейчас обрушили на наши головы, может быть от светлого вдохновения?
— Ну, это, скажем так, «перегибы на местах». Описание любви — это прекрасно, а смакование физической близости — это порно.
— Что это за любовь, если физическая близость со всем набором извращений — в ней главное? Насколько я помню, у святых отцов это называется блудом. И является смертным грехом. Это результат воздействия нечистого духа. При свободном согласии человека. Любовь же — высшее духовное совершенство, даруемое Богом.
— Но ведь любовь — муза всей культуры.
