недоумевал. Василий, издавший к тому времени несколько книг похожего направления, мудро улыбался: «Меня десять лет мариновали. Чего я только не наслушался! Терпи и ты. Только руки не опускай. Кому Господь дает вдохновение, тому и издателя даст. Молись, Господь поможет.»
Вечерами Петр после молитвы открывал Новый Завет, писания святых отцов и там пытался найти ответ на вопрос: почему?
Слова вроде «на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи»(Матф. 23.2) многое объясняли, но настроения не поднимали. Так же и такие: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам, ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете»(Матф. 23.13).
Как во времена Христа, так и доныне враг всюду воздвигает любому доброму делу препятствия через людей, взявших на себя право судить и решать за других по принципу «держать и не пущать». Успокоение приходило от осознания причастности к пути Спасителя. Ведь и Он испытывал подобное:
«Мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам печальные песни, и вы не рыдали»(Матф. 11.16)
На поле битвы, каковым стала рукопись Петра, встретился он с одним из тех, который в пух и прах разнес его рассказы. Поля рукописи пестрели заметками: «сю-сю», «ты еще слезку пусти», «вставить сюда персиковую кожу и бриллиантовую слезу», «блажь», «откуда мусор, из храма, что ли?». Вряд ли это ласкало глаз и согревало авторскую душу.
«Что-то, конечно, и не по делу, но в основном, прав мой парикмахер с острыми ножницами и густой расческой, — соглашался он. — Есть за что драть и скрести растрепанную шевелюру моих «гениальных строк». Хоть иногда и заносит ретивого. Например, когда напротив гениальной проповеди одного знаменитого старца, приведенной в рассказе дословно, жестокий приговор: «бред!» Вот уж, целился критик в меня, а попал в Небеса…»
Доставалось Петру и от эстетов.
? Что за речь? Что за выражения? ? размахивал собеседник изящной рукой, рассыпая искры от агатового перстня на мизинце. ? Где ты это слышал?
? Речь народная, выражения из живых разговоров, записанных сразу по приходе домой, ? вяло отбивался Петр. ? А слышу это каждый день.
? Почему же деревенский парень, придя в монастырь, говорит, как богослов? Это тоже из жизни?
? Разумеется. В монастырях приходится встречаться с людьми, которые и писали-читали с трудом, а Господь им такую мудрость благодатью дает, что и академикам ее не постичь. Возьми преподобного Старца. Как глубоко ему удалось передать великую мистику непосредственного богообщения и созерцания. И сравни его речь, простую и доходчивую, с богословскими трудами ? тяжеловесные фразы, словечки вроде «преимущественно-апофатический», «преимущественно-катафатический», «детерминистский», «бытийно-апостасийный» ? язык можно сломать. А ведь говорил Старец, что богословие ? пустое, а главное ? смирение и любовь к врагам. Иначе как объяснить один момент: читаешь Старца ? душа горит и требует покаяния и молитв, а как переходишь на богословие ? вместо горения в душе ? холод и разлад?
? Да у тебя самого авторская речь то простая, то тяжеловесная.
? Грешен, батюшка. Писать просто ? это очень сложно. Об этом еще Толстой говорил.
? Нашел, кого цитировать.
? Пока он не лезет в богословы, а описывает жизнь, как она есть, ? он велик. А как пытается учить народ-богоносец, как правильно в Бога верить, ? тут, конечно, стоп-машина и задний ход.
— Ай, брось ты! Да у нас, что ни писатель, то урод, что ни поэт — то пьяница и бабник. Возьми хотя бы этих: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Бунин, Чехов, Ахматова, Блок, Бродский — это ж паноптикум, анатомический музей!..
— Да, задолжало вам человечество… — вздохнул Петр.
? А вообще-то заметил я одну зависимость, ? сверкнул очками собеседник Петра. ? Это интересно… Чем изысканней стиль изложения, чем вычурней слова, ? тем меньше смысла в сказанном. Наверное, здесь имеется какой-то скрытый конфликт между формой и содержанием. Так что ты там о великом русском?..
? А вот пример из моей жизни, только обратный. Когда я учился в институте, старостой в нашей группе был очень серьезный «взрослый мужик». В отличие от нас, до института он служил в армии старшиной. В институте он говорил правильно, красиво и веско. И вот как-то послали нас на картошку в его деревню, откуда он родом. Все были поражены, как сразу он превратился из солидного мужчины,
