На такси, целым эскортом, поехали на окраину Якутска. Всю дорогу я наблюдал, как за стеклом менялись пейзажи: пустынная тундра, каменистый берег реки, ветхие бараки, панельные пятиэтажки, высотные башни из стекла и тут же — брусчатые дома с облупленными вывесками. Все коммуникации проложены по земле, дома стояли на сваях: вечная мерзлота.
Наконец, вышли из машин где-то на окраине города. За деревянным двухэтажным общежитием университета простиралась до горизонта мокрая, болотистая тундра с низкой травой. Девушки провели нас в комнату с накрытым столом. Кроме обычных салатов и маринадов здесь красовались большие жестянки с черной и красной икрой, осетровый балык, копченый омуль, тушеная оленина с морошкой и монументальный гусь кило на десять в янтарной хрусткой корочке. Кое-как расселись и под звон хрустальных бокалов приступили к пиршеству. Что из себя представляет студенческий аппетит, можно понять по скорости уничтожения блюд. Уже через час остались только салаты и горы костей — да и те убывали: салаты доедали, а кости бросали в окно, откуда раздавались собачий лай, рычанье и визг. Потом еще два раза посылали человека в сопровождении местной девушки. Причем, мы, девятеро мужчин, скидывались по рублю, а приносил гонец сумку, набитую марочным коньяком и шампанским, на общую сумму не менее сотни.
Чуть позже мы узнали, что девушки кроме северной стипендии получали дотацию от родителей «на конфеты» по тысяче рублей в месяц. На Большой земле так зарабатывали разве что академики. Спросили у девушек: «А кто у нас, простите, папы?» Геологи, метеорологи, оленеводы, скромно ответили нам. Ох, предупреждал нас… всю дорогу стращал салаг бывалый командир Володя с волевым кадыком и печальными глазами, чтобы за километр обходили мы якутских девушек. Сколько нашего брата, холостяка, сложили здесь буйные головушки, оставшись на веки во льдах вечной мерзлоты! Сколько их, некогда изысканно беззаботных, безумно румяных и слегка пьяных, превратилось в упитанных отцов семейств, — не счесть и не оплакать… У этих узкоглазых гейш денег, как у Онассиса, одеты в лучших салонах столицы, загорают ежегодно по три месяца в Сочи и Пицунде, но самое страшное — удивительно скромны, нетребовательны и уничтожающе обаятельны. Ужас!
Во всяком случае, одевались наши гостеприимные хозяюшки действительно, как кинозвезды. На пальцах и в ушах сверкали настоящие бриллианты. Загар, несмотря на здешнюю раннюю весну, держался явно с прошлого года, и оттенок имел морской, тропический. Лица, фигуры, волосы, руки выглядели весьма ухоженными, даже холеными. За столом они держались весело, непринужденно, легко поддерживали любую тему беседы. Читали стихи, цитировали классиков и модернистов, пели на гитаре баллады «Биттлз», «Смоуки», «Баккара», французский шансон на языке оригинала, вперемежку с бродяжными «Сережка ольховая», «Милая моя, солнышко лесное», альпинистскими «Если парень в горах не ах», «Лучше гор могут быть только горы»... Ни разу мы не услышали хотя бы легкой иронии в адрес голодных дикарей. Наоборот, казалось, им доставляло прямо-таки материнскую радость кормить и веселить диковатых круглоглазых бледнолицых с голодной и нищей Большой земли.
Расставались то ли поздней ночью, то ли ранним утром: солнце почти неподвижно висело над горизонтом в розово-серой дымке. Девушки проводили нас до аэропорта, вручили на дорожку сумку с продуктами, помогли купить билеты и посадили в маленький ЯК-40. Не знаю, как другим, а мне якутские девушки очень понравились. Почему-то приятно было узнать, что здесь, на краю земли, живут хорошие люди, и живут интересно. И если бы не Света, если б не моя душевная инвалидность, кто знает, не остался бы здесь и я? Кто знает…
Южно-якутская тайга нас разочаровала. В среднерусских лесах — это да: чащи, буреломы, трясины, комары, как летающие ящеры. А здесь… тощие редкие деревца, грибов нет, а комары мелкие и пугливые: раз в день залетит какой доходяга, дунешь — и нет его. Зато солнце на высоте полутора километров над уровнем моря, как летом в Геленджике. Утром просыпаешься, разгибаешь скрюченные пальцы на руках и вылезаешь из палатки. В бочке с водой ломиком расколешь ледок, брызнешь на лицо, до ломоты в деснах продраишь зубы. Оглянешься — и вот он местный колорит: стоишь по щиколотку в снегу, от пояса и выше — в густом облаке.
Следом выходит Ваня, на импортном языке констатирует: «Йес, веза из вери найс!» (а погодка ничего!) и тоже брызжет на нос ледяной водичкой. После завтрака облако поднимается и тает в голубой дымке. Мы подхватываем топоры и в телогрейках, в свитерах, идем на работу. Ближе к полудню под натиском яркого солнца потихоньку раздеваемся. Ну а к обеду машем топорами уже в одних брюках с обнаженным торсом, обгорая до пузырей. К ночи манипуляции с одеждой повторяются в обратном порядке.
Шахтерский наш городок напоминал поселок старателей времен золотой лихорадки. Бородатый народ ходил по жирной угольной грязи в японских сапогах с ружьями за плечом. Всюду сновали полудикие лайки, олени и джипы. В самом центре поселка находился дощатый ресторан, напоминавший салун. Частенько подвыпившие бородачи стреляли, причем, как нам сказали, не всегда в воздух. Единственный милиционер на шутки местных бузотеров смотрел сквозь пальцы: его основной заботой была охрана японского представителя.
Прилавки промтоварного магазина ломились от японских товаров: от ниток до телевизоров. Бульдозеры и экскаваторы «Комацу» тоже были японскими. Грузовики — немецкие «Магирус», «Фаун» и наши военные тягачи. По дорогам угольного разреза ползали похожие на мастодонтов гигантские карьерные грузовики «Белаз» и американские «Юнитрикс». Туда-сюда сновали вездеходы с обросшими геологами и старателями, похожими на бичей. В магазине из горячительного свободно стояли только марочный коньяк и шампанское. С северной наценкой такая бутылка стоила, примерно как банкет в столичном «Национале». Когда в пятницу в магазин завозили 72-градусный питьевой спирт за девять-ноль-девять, сюда съезжались со всей округи на чем попало. Брали ящиками, с боем. Вот когда можно было полюбоваться на разнообразие техники, человеческих характеров и страстей. Например, загружают свой десяток ящиков старатели третьего участка в грязный вездеход. Рядом двое бородачей, напоминающих Че Гевару, охраняют операцию с винтовками наизготовку. В спутанных волосах ярко горят выпученные глаза, выражающие яростную готовность к отпору. И чуть что — залп поверх голов. Милиции нет. И тишина.
