Пока мы к приезду отряда ставили лагерь, порядки у нас были свободными. После работы посиживали у костра и под гитарные песни обжигались питьевым спиртом под жареную на вертеле оленину. Иногда нашему повару Ренату удавалось купить к столу свежего хариуса. Но чаще всего мы ели кашу с копченой колбасой. Не однажды к нам подходили странные обросшие волосами личности в жилетах из оленьих шкур и предлагали большие золотые самородки за пятьдесят рублей или хотя бы за бутылку спирта. Но командир гнал бичей, а нам пояснял, что купить-то золото просто, но отсюда вывезти невозможно, только разве через десятилетнее заключение. При вылете на таможне, мол, нас будут обыскивать до нитки.
— Да ты чего, земеля! — возмущался странный старатель. — Все наши провозят. Если по мелочи, чтоб на зубы, то в рыбацких блеснах, а помногу, чтобы на жизнь — поездом.
— Послушайте, милейший, — назидал командир, размахивая мощным кадыком, — ну, зачем, спрашивается, честному советскому человеку этот желтый дьявольский металл? Скажите, пожалуйста, кому от него лучше стало?
— А наши брали…
— …Чтобы потом от страха трястись? Нет, батенька, честному советскому человеку это не нужно.
— А что нужно? Этому, как его? Честному… Ты скажи, достанем.
— А нужна, батенька, совесть чистая. И чтоб было, о чем с другом поговорить.
— Тогда могу истории рассказать. Если, конечно, не на сухую. Плесни-ка… Так вот, есть тут за Рыжей сопкой старинная консистория. Еще плесни, бугор, не понял что-то… Живет там один богатейший человек. У него золото все предки мыли и закапывали в землю. Живут, как бичи, едят, как собаки, а к золоту своему никого не подпускают. Сколько тонн и на сколько мильенов у них закопано, толком никто не знает. Только ни царским чиновникам, ни советским они ни грамма не отдали. А трогать их боятся: шаманы. Как глянет!.. И будешь кровью до пенсии писать. Вот так и сидят упыри на золоте и бичуют.
На следующий день мы съездили за Рыжую сопку в «консисторию». Рядом с магазином, где мы покупали цепи к бензопиле, сидел на завалинке старый якут, курил самокрутку с махоркой и смотрел вдаль. Его копченые лицо и руки облепили мухи с комарами. Одет он был в старую прожженную телогрейку, ватные штаны, истоптанные кирзачи, на голове — детская цигейковая шапка. Дом за его спиной выстроен, наверное, лет триста назад, из темно-серой выветренной лиственницы. Такие дома не гниют веками. Мы втроем стояли напротив, смотрели на мультимиллионера и с трудом переносили специфический запах замшелого бича, окружавший его. Вот так сидели его отец, дед, прадед… И ничего им не надо. А где-то в дебрях тайги в вечной мерзлоте лежат несметные сокровища.
— Дядь, дай миллион, — не удержался Ваня. — Ну что тебе стоит? Дай мильенчик. А? Бедному студенту на портвешок с макарошками.
Миллионщик даже бровью не повел.
— Вот она, классовая ненависть, — подытожил командир. — Между нами пропасть. Пойдем. Пусть сидит.
Когда приехал отряд и заселил построенный палаточный городок, порядки у нас изменились. Командир объявил о строгом сухом законе и карательных мерах. Рабочий день у нас продолжался от зари до зари, с часовым перерывом на обед. Выходные — раз в три недели. Чуть что — на большую землю с пустым кошельком.
Отряд наш состоял в основном из студентов историко-филологического факультета университета. Вроде бы ничего особенного название их специальности не предвещало. Но только на первый взгляд. На самом деле сей факультет был стартовой площадкой в партийную элиту. Именно из недр истфила выходили будущие первые и вторые секретари, зам-завы и зав-отделами. Конечно, не все, а только дети апробированных в партийной работе отцов. Были здесь и другие, ребята попроще — эти готовились учить детей истории, словесности, литературе и быть директорами школ. Первые — их было семеро — вели себя свободно и на строгий режим внимания не обращали. Когда хотели, уходили с работы, питались в салуне, от них частенько попахивало спиртным. Вторые, которые попроще, апломб имели, но поменьше. Эти вынуждены были подчиняться распорядку. Хотя на мой взгляд, работать не умел и не хотел никто.
К концу первой недели наш повар загрустил. Его нары стояли рядом с моими, поэтому мне приходилось выслушивать его стенания.
— Ты думаешь, Андрей, я сюда работать приехал?
— А зачем ты сюда приехал, Ренат?
— Я сюда за деньгами приехал.
— А ты умеешь получать деньги, не работая?
— Наивный, — вздохнул он, покручивая монгольский ус в три волоса. — Да я уже все вычислил. Пока вы с командиром на работу ходили, я все сметы с договорами пересмотрел. Значит так, — сверкнул он черным глазом, перейдя на шепот. — Вы тут заработаете по семь тысяч на нос.
— Ого-го! А ты не ошибаешься?
— Насчет денег Ренат никогда не ошибается, — поднял он кривой палец к войлочному потолку. — Да ты слушай. Я сказал: заработаете по семь. Но практически никто отсюда больше полутора не увозил. Это денежный
