психдому где вздумается. Когда делать было нечего, я спускался в работающие отделения и общался с врачами и пациентами. Причем психика и тех и других казалась поврежденной примерно одинаково. Больше всего мне нравились алкаши. В подавляющем большинстве эти люди страдали от своей доброты и мягкости. Здешние алкоголики были писателями, актерами, художниками, архитекторами, работниками телевидения и радио.
Самое удручающее впечатление производили буйные. Эти происходили из начальства, были капризны и требовательны. Контингент тихих психически больных пополнялся родственниками буйных начальников. Эти, истерзанные агрессивностью мужей и отцов, были придавлены и проявляли склонность к самоубийству. Вроде бы, живи и радуйся: роскошное жилье, денег куры не клюют, развлечения на любой вкус — а им все не на пользу. Дай веревку с мылом, бритву поострей или уколоться, чтоб забыться. О, гримасы мира сего! Бьются, воюют, гнут друг друга — и все для того, чтобы детей отправить в психушку или… куда поглубже.
Посмотрел я на все это, понаблюдал и для себя решил вот что. А не стать ли мне дураком? А! Во-первых, с дураков и спрос невелик. Во-вторых, им проще общаться с людьми: каждый чувствует себя рядом с дураком умным, сильным, крутым. Это людей успокаивает, а тебя, то есть дурака, делает привлекательным. Опять же, в житиях святых встречается много юродивых — это те же самые, только по-научному. А сколько юродивым Господь даровал: тут и прозорливость, и непрестанная молитва, и дивные откровения, как, например, Андрею Константинопольскому Христа ради юродивому.
Нет, на самом деле! Что-то я стал слишком умным. Это так утомляет. Смотришь, бывало, на человека, он еще и рта не открыл, а тебе заранее известно, что он скажет и почему. Или вот еще: берешься за дело, изучаешь, выполняешь и все, — порядок, успех. Ску-у-ушно это! То ли дело дурак! В его поведении бездна вариантов. Он прост и недоступен, он дите и старик, глуп и мудр. На него всегда можно махнуть рукой: дурак, что с него взять.
На эту тему я решил поговорить с тетушкой. Кто, как не психиатр со стажем, наверняка оценит величие моей идеи. Я напросился к ней на прием, доложил о ходе отделочных работ, протянул в пухлом конверте ее долю. Она закрыла конверт в сейф и налила мне чаю.
— Вот, Марта Алексеевна, — сказал я задумчиво, — решил я дураком стать. Как вы к этому относитесь?
— Очень даже положительно, Андрюша, — одобрила тетушка. — С таким умом, как у тебя, только дураком и можно выжить.
— Вы тоже так думаете?
— Ах, милый мальчик, я столько всего насмотрелась, — вздохнула она. — «Горе от ума» — это трагедия не Чацкого, а всей России. Здесь только дуракам жить хорошо и спокойно. Так тебе справка нужна?
— Какая справка? — поднял я брови.
— О психической невменяемости, — спокойно объяснила она. — Сейчас многие такими справками обзаводятся.
— А что? — задумался я по-дурацки. — Это мысль. А мысль убивать нельзя.
— Сделаю, Андрюша. Такую справку сделаю, что пальчики оближешь. Никакая прокуратура не подкопается. Зря, что ли, у нас закрытое номенклатурное учреждение. Хочешь знать, высшее руководство — оно все поголовно со справками. Только в отличие от тебя, Андрюша, они диагноз имеют самый настоящий. Только между нами!..
Так началась моя новая жизнь. Мое «я» умалилось, сжалось до точки. Можно сказать, началось мое второе детство. Только в детстве бывает так хорошо и просто. А все потому, что тебя почти нет. Есть взрослые с их большими делами, есть большой двор с огромным домом, просто громадный парк и бесконечная своей красотой природа.
У меня снова появились дворовые друзья. Это были дети другого поколения, не похожего на нас, прежних. Но и в их технотронном, компьютерном детском мире оставались островки обычного ребячества. Мы с ними играли в песочнице, катались на велосипедах, самокатах, ходили в кино и кушали мороженое. А однажды я увидел, как один мой друг, десятилетний Борька, выбежал в одних трусах под проливной дождь. Я тоже разделся до трусов, потом, правда, подумал и, на всякий случай, надел шорты и выскочил во двор. Мы с ним бегали по лужам и смеялись. По нашим плечам и спинам бил и струился теплый дождь. Мы руками сбивали капли с ветвей деревьев, и нас окатывал каскад брызг, пахнущих листвой. Вернувшись домой, я стоял на мохнатом коврике у входной двери, ожидая, пока стечет с меня вода. Мама, едва сдерживая смех, как прежде отругала меня.
После работы, сбросив солидный костюм, я бежал с пацанами на реку. Мы ловили рыбу и раков. Вокруг снова поскрипывали цепями лодки. Пахло водорослями и тиной, рыбой и бензином. А над нами в черном небе горели огромные звезды. Только Иришка больше не приходила с кастрюлей щей и не кормила нас, молча глядя на звезды. Зато удочки у нас были складные, легкие и длинные, а крючки с блеснами такие, что в детстве я и во сне не видел.
Однажды зашел ко мне Дима. От сутулой юношеской худобы ничего не осталось: он растолстел и опух. Руки тряслись. Недавно он одного за другим похоронил родителей. Теперь слонялся по пустой квартире, зазывал гостей и сильно тосковал. В тот день он позвал меня прогуляться в парк. Оказывается, и он часто вспоминал детство.
— Говорят, ты в детство впал? — ехидно спросил он.
— Да, Дим, — кивнул я утвердительно, — Теперь я дурак.
