семидесятых годах работал он переводчиком при атташе в Каире. Нам он рассказал, что в Египте каждый лавочник говорит на пяти языках. В этом мы неоднократно убедились. «Так давайте хоть один иностранный выучим прилично», — говорил он. И это звучало убедительно. Мы с ним читали яркие книжки на английском, разучивали песни «Биттлз», хором декламировали «текст-топики». В результате, почти все его ученики экзамен по английскому сдали на 4-5 баллов. А «текст-топик», который я отвечал на экзамене, помню и сейчас наизусть и скажу без запинки.
Вышли из кофейни, подышали воздухом и вдруг выяснили, что мы искусаны москитами и желаем посетить берег великой египетской реки. Немного поплутали, но до набережной Нила дошли. Запах болотной тины вблизи воды был очень сильным. И мы вспомнили, что гид просил не спрашивать у египтян о наличии в Ниле крокодилов. Они все повывелись, когда советские друзья построили Асуанскую ГЭС. Поэтому потомков строителей за отсутствие рептилий аборигены могут и побить.
По середине реки плыл белый теплоход в огнях. Там гремела ритмично-тягучая музыка. На широких палубах люди в белых штанах ели перченое мясо, пили терпкое вино, курили кальяны и наблюдали за сложной траекторией живота упитанной танцовщицы. Вдоволь насытившись великой поэзией, гнилостными испарениями и укусами москитов, мы вернулись в наш белый отель.
Ночью, когда весь отель спал, в наш с Валерой номер, громко стуча в дверь, ввалился рассерженный брат. Мы подумали, может, пожар или кто-то из наших запросил политическое убежище. Оказалось, сосед страдал богатырским храпом, и брат захотел покоя. А мы с Валерой ему нужны были в качестве переводчиков. Валера — человек опытный и практичный — заметил, что рядом с моей койкой имеется раскладушка для ребенка, и предложил брату ее занять. На том и успокоились.
Утром, приняв душ, я намешал себе кофе и вышел на балкон. Внизу дымил и покрикивал восточный мегаполис. Пахло угольным дымом, тропическими цветами и ослиной мочой. Над крышами висел грязно-розовый смог. «Господи, зачем я здесь? Что занесло меня сюда за тысячи километров от дома? Должна же быть какая-то причина… Ну, в конце концов, не развлекаться же только мне здесь. Должна быть какая-то цель. Помоги мне это понять». Я срочно захотел к морю в Хургаду. Но нам предстоял напряженный день отдыха во чреве африканского города-спрута.
Мы позавтракали и сели в автобус. Наш групповой народ заметно преобразился. Надели безразмерные шорты, закрыли глаза очками и обвесились фото- и видеокамерами. Включили кондиционеры и закурили. Веселый гид взял микрофон, поприветствовал нас, и мы тронулись в сторону музея фараонов. Вокруг автобуса резвились местные автомобилисты. Они совершенно презирали правила движения, ехали куда хотели и как хотели, постоянно бибикая на все голоса. Гид сказал, что в Египте правила на дорогах очень простые: если на переходе красный свет, то... можно ехать, а если зеленый — тем более. Но как ни странно, ни одной аварии за время пребывания в Египте мы не видели. Среди машин преобладали старенькие «Пежо», иногда мелькали «Жигули» и «Нивы».
В музее фараонов в каждом зале одновременно толкались по нескольку групп. Гиды, перекрикивая друг друга, вещали на разных языках. Слышалась речь немецкая, английская, французская, итальянская. Все туристы были похожи друг на друга. Сначала они внимательно слушали о достижениях египетской цивилизации, дремали в залах с мумиями, а потом, оживившись в зале с золотом Тутанхамона, совсем уже соловели от духоты и информации перед какими-то лежанками слуг фараонов. Самое интересное, что я увидел — это мумия рыбы. По-нашему, — вобла. Но если у нас ее об угол стола бьют и пивом запивают, то у них ее выставляют на стенде с бронированным стеклом. Еще в одном зале брату понравилась каменная девушка. Он философски заметил:
— А личико белое, совсем как у европейки...
— Это у европейцев лица белые, как у египтян! — возразил наш черноликий гид.
Насмотревшись на засушенные трупы, воблы и тонны драгметаллов, мы выбрались на воздух. Здесь в тени кустарника я увидел живую, вовсе не засушенную, но такую свеженькую физиономию моей соседки по самолету Арихиты Танака из Окинавы. Я обрадовался, подошел к ней, распростер объятья. Арихиточка, говорю, девочка, это же я, на чьем плече ты скоротала три часа летного времени. Помнишь ли ты меня, как помню тебя я! Мир и дружба навек! Но она, скользнув по мне узким взором самурайских глаз, ничего не ответила, и деловито защелкала «Никоном» из «Березки» за 1700 долларов. То ли все материковые особи для нее на одно лицо, то ли ее мамин запрет все еще пугал, — мои объятия так и остались вакантными. А вы говорите, русские туристы комплексуют... Валера с прищуром наблюдал за моими международными переговорами, и легкий сарказм витал вокруг него едким облаком каирского смога.
Далее мы посещали музей папируса Мену. Нам показали технологию производства этой древней бумаги, укладывая под пресс тростниковые стебли в шахматном порядке. И отправили к стендам с образцами продукции. Сотни картинок молча просили их купить, но цены сразу отрезвляли. Но вот я поймал умоляющий взгляд Нефертити и решил вызволить ее из плена. Ее лебединая шея, нежная персиковая кожа искусно передавали живость, сквозящую через века. Не остановила даже цена. Заплатив за нее, как за корову в каком-нибудь Нижнем Мурашкине, я ее приобрел. Она легла в уютный конверт и отправилась ко мне домой.
Пока группа собиралась у автобуса, мы увидели нечто знакомое с детства. На горизонте сквозь мутное марево проступали контуры пирамид. Они высились совсем недалеко. Мы сели в автобус и через какие-нибудь десять минут вышли рядом с ними. Десять минут — и
