И точно: прилетел прежний голубь, а с ним подруга, немного на первого похожа, только поменьше и поизящней. Чинно позавтракали, поурчали, клювики друг другу почистили и пырхнули восвояси. Надо же, в таком крохотном сердечке таилась такая трогательная забота, может быть, даже голубиная любовь и верность.
— Какая печальная женщина, — сказала вдруг Света, глядя в окно. — Ей, наверное, очень плохо.
Я оторвался от вкусной молочной рисовой каши, подошел, обнял жену и выглянул в окно. Там на лавочке сидела Оля. Она показалась мне одинокой и неприкаянной. В груди сильно кольнуло: я чувствовал свою вину перед этой женщиной.
— Света, это та самая Оля, — хрипло произнес я, — с которой у меня был роман.
— Так ты знаешь ее! — обрадовалась жена. — Давай пригласим ее в гости. Может, человеку помощь нужна.
На негнущихся ногах спустился я по лестнице вниз. Тяжелая входная дверь подъезда гулко хлопнула за спиной. Оля подняла на меня испуганные глаза и вздрогнула. В этой потерянной усталой женщине трудно было узнать прежнюю Олю — самоуверенную, жизнерадостную девушку-фейерверк. Жалость залила мою грудь. Что же я натворил!.. Господи, прости меня, нас, эту женщину и помоги нам справиться с бедой.
— Оля, мы с женой приглашаем тебя в гости. Пойдем. Не бойся. Все будет хорошо.
Она побледнела, но встала и послушно пошла за мной. Наши осторожные шаги эхом отдавались по гулкой лестнице. Видимо, нам обоим тяжело давался этот подъем вверх. Но так всегда: подниматься в гору всегда трудней, чем катиться в пропасть. Тяжело, но надо.
Света встретила нас радостной улыбкой. Что за человек моя жена? Когда же я сумею оценить ее? Муж привел в дом бывшую любовницу, а этот ангел улыбается ей, как лучшей подруге. Мы прошли на кухню и сели за стол.
— Я недавно похоронила мужа, — прошептала Оля. — Инфаркт. Он неделю пролежал в реанимации на искусственном дыхании. Но его не вернули. Пока приходили люди, друзья мужа, родственники, я как-то держалась. А сейчас хожу по пустому дому. Со всех сторон на меня смотрят мои портреты. Я там такая счастливая… А мне умереть хочется.
— Мне это знакомо, — сказал я. — Когда Света уехала, я тоже чувствовал пустоту в душе. Правда, сейчас нам уже известно, как заполнять эту пропасть.
— Да? — Она вскинула глаза. — Ребята, спасите меня! Мне плохо.
Света подсела к ней и обняла, как подругу. Оля всхлипнула и уткнулась ей в плечо.
— Оля, Андрей, это я виновата. Если бы я не уехала, вы бы так не страдали. И все бы у вас было по-другому. Простите меня.
— Ну что ты, Света! — Оля подняла на нее удивленные глаза. — Ты-то здесь при чем? Ты не виновата.
— Мы всегда виноваты, когда с нашими близкими что-то случается. — Света поднялась и занялась чаем. — Оля расскажи, как вы жили с мужем. Я слышала, он был человеком замечательным, правда?
— Правда, — грустно улыбнулась она. — Максим был талантливым художником, заботливым мужем и хорошим другом. Он бескорыстно помогал начинающим художникам. Все носился с ними, устраивал куда-то. Иногда даже унижался перед чиновниками, только чтобы помочь какому-то остолопу волосатому. Вы же знаете, эти начинающие, они себя гениями считают. А как сталкиваются со стеной непризнания, так сразу истерики, запои… А Максим их успокаивал, нянчился с ними, деньги давал.
Света внимательно слушала, кивала и спокойно накрывала на стол. Оля освоилась и с мягкой улыбкой рассказывала, погружаясь в воспоминания. Я тихонько творил Иисусову молитву и чувствовал, как мир невидимо разливается по нашей маленькой кухоньке, по нашим сердцам.
— Особенно он возился с иконописцами. Макс владел какой-то особой техникой византийского письма. У него была коллекция красок, которые он сам готовил по старинной технологии из драгоценных камней. Они, наверное, стоили жуткие деньги. Так эти волосатые-бородатые иконописцы так и крутились вокруг него. А он им раздавал краски даром. И еще иконные доски раздаривал. А их Максим по полгода сушил, клеил и левкасил.
— Вот оно как, — воскликнул я. — Так Максим еще и иконописцем был, оказывается.
— Да, он и в церковь ходил и по монастырям ездил, — кивнула Оля. — Я, признаться, сильно ревновала Макса. Когда он уезжал кого-то спасать, я ревела, злилась, дуреха. Раз даже истерику ему закатила. А он только извинялся и голову опускал, как мальчишка. Как же ему, наверное, тяжело приходилось с такой эгоисткой. В нашей семейной паре он любил, а я лишь принимала любовь. Сейчас мне ужасно стыдно за себя. Да видно, поздно.
— Нет, Оля, не поздно, — сказал я. — Любовь только начинается здесь, на земле, и никогда не кончается. Твой покойный муж перешел в мир, где нет суеты. Там любовь — это как здесь воздух: везде и всюду. Максим не умер, не растворился в пустоте — нет! Он жив и сейчас. Может быть, он слышит каждое наше слово. У нас есть одно верное средство, чтобы общаться с нашими
