— Конечно, — отвечаю.
Мальчик как мальчик: в шортиках и кепке с козырьком. Только что-то его отличает от всех виденных мною мальчиков. Тут до меня доходит: толстая книга, врожденная вежливость, задумчивый умный взгляд — в наше время это для детишек не вполне типично. В сей момент на зеркально-синей поверхности речной воды всплескивает жизнерадостная рыбка, круги медленно расходятся, растекаясь и увеличиваясь в размерах. Мальчик молча наблюдает это зрелище. Его тонкая рука с книгой опускается на песок, и мне удается прочесть название: «Давид Копперфильд» Чарльза Диккенса. Ничего себе, мальчуган! Мне отец эту книгу посоветовал прочесть лет эдак в пятнадцать. Да и то осилил я в лучшем случае третью часть — слишком архаичными показались мне их викторианские букли...
— Рыбная мелочь резвится, — поясняю.
— Красиво, — отстраненно произносит мальчик тонким голоском.
Все же он еще совсем ребенок.
Пытаюсь его глазами любоваться красотой, но в голову лезут разные мысли практического свойства. Например, как бы эту рыбку поймать и использовать в качестве наживки для поимки более крупной, из которой, в свою очередь, приготовить уху, чтобы ее с дымком, да под холодненькую... вот так.
— Слушай, мальчик, — неожиданно для себя говорю, — возьми меня к себе.
— Куда к себе? — спрашивает он, не поворачивая головы.
— В детство.
— Мне кажется, — запинается он, не желая обидеть меня, — вы там уже не сможете жить.
— Это почему? — весело удивляюсь.
— А там нет многого из вашей взрослой жизни.
— Чего, например?
— Ну, там, квартплаты, счетов, кредитов. Вы, взрослые, еще любите выпить, «гулять налево», «уклоняться вправо», разводиться...
— А ты думаешь, нам это нравится?
— Это взрослым может нравиться или не нравиться, и они будут делать, как им вздумается. А в детстве живешь, как скажут старшие.
— Ну ладно, а что еще у тебя есть такого, что взрослым недоступно?
— Мне кажется, всюду живет тайна. А мама меня не понимает. Как можно жить без тайны? — он вскидывает на меня прозрачные пытливые глаза.
— Мы ее разгадываем, и она перестает быть тайной, — мне приходится оправдываться за всех взрослых. Мальчик это понимает, но ему требуется защитить богатство своего мира от нашего вероломного вторжения.
— Зачем? — протягивает он, пожав плечом. — Пусть она будет.
— Еще несколько дней назад я бы с тобой поспорил, а теперь согласен. А что еще у тебя интересного?
— Чудо, — произносит он, словно ожидая вопроса. — Я каждый день ожидаю чуда.
— И оно происходит?
— А как же? Вот, например, вчера я ждал чуда, и оно случилось. Это была радуга. Еще я видел, как звезда падает. Еще видел закат солнца — он был большим и красным, в пол неба.
— Здорово. А еще, еще что?
— Надежда, — мальчик задумчиво глядит в небо. — Если у меня сейчас отнять надежду, то станет плохо. Мне еще долго жить, поэтому без надежды нельзя.
— Мне тоже нужно пожить, — сообщаю новость. — Вот ты из своего недостижимого детства посоветуй, куда мне идти: домой к отцу или погулять еще?
Мальчик внимательно смотрит на меня, качает головой и уверенно говорит:
— Вам лучше домой к отцу.
— А если он не примет обратно?
— Если любит, то примет.
— Любит, это я знаю точно.
Разговор с мальчиком удивительно успокоил меня. Внутри своего душевного разлада начинаю ощущать какую-то устойчивую опору, на которую одно за другим громоздятся соображения о ближайших моих перспективах.
