«Националь» он и пришел сюда пешочком, неспешно, за десять минут. Если за итальянцем наблюдают, а скорей всего это именно так, то лишний раз могут убедиться в его искренности. Значит, добавлен еще один штрих к созданию нужного образа: безвредного простака-туриста, идущего по тропам, протоптанным сотнями тысяч его предшественников, и совершенно бесперспективного для оперативной разработки.
Итальянец ни с кем не встречался, только ездил на индивидуальные и групповые экскурсии и подолгу беседовал со своим прикрепленным гидом. Джотти проел ему все мозги глупыми просьбами помочь наладить бизнес. Какой-то совершенно несуразный бизнес: оформление театральных сцен под постановку каких-то суперсовременных пьес, написанных самим Витторио Джотти. Наверное, надзирающий гид написал в своем отчете, что он просто… мягко говоря, чудак.
Но это место выбрано «чудаком» Витторио Джотти далеко не случайно. На площади перед ГУМом постоянно толчется народ – и русские, и иностранцы. Прогуливаются неспешно, куда-то летят, поглядывая, как Лернер, на часы, назначают свидания, фотографируются на фоне Кремлевской стены, целуются, едят мороженое, кормят голубей. Тысячи человек, если не десятки тысяч. Хаотическое движение, спонтанные встречи… В такой толпе легко затеряться, зато очень трудно выловить закономерность лиц, связей, поступков.
Ровно в десять минут двенадцатого прямо напротив окна остановилась еще одна пара. С той встречи в Вене прошло около четырнадцати лет, но Лернер узнал их сразу.
Ее он видел только в окно, но запомнил очень хорошо. Есть женщины, которые с годами не стареют, не дурнеют, а словно расцветают, отшлифовываются, доводятся до совершенства, находят формулу абсолютной привлекательности. Сейчас перед Лернером, опять отделенная от него прозрачным стеклом, стояла одна из таких женщин. Гибкая, стройная, подтянутая, красивая, как девчонка. Она изменила прическу, густые темно-каштановые волосы стали короче, а в выражении лица появилась некая надменность, словно невидимое силовое поле, защищающее от любопытных взглядов. Даже опытный Лернер поддался было (хо-хо), опустил на мгновение глаза.
И он, надо признать – игрок высшей лиги: высок, моложав, с той же вельможной прохладцей в лице. Кто бы мог подумать, что он родился и вырос в провинциальном городке, славящемся главным образом своей рыбой и криминальными традициями, а она – в шахтерском поселке на юге России, где водопровод и канализация до сих пор в диковинку…
Об этой паре Лернеру тоже известно немало. Еще бы: сам Зенит с супругой собственными персонами… Как образовать существительное женского рода от русского «Зенит»? «Зенитка»? Нет, это пушка такая… Наверное, все-таки – «Зеница». «Зеница ока»… По русской поговорке, ее надо беречь… Точнее, сберечь надо их обоих. Вывести из-под строгого круглосуточного наблюдения и отправить за океан. А попутно выполнить труднейшее задание! Бред какой-то! До такого руководство Фирмы додумалось первый раз… Как можно совмещать столь разные вещи? Если в доме пожар, молодожены должны выбирать – трахаться или уносить ноги. Выбирать что-то одно. Ладно, это не его дело. Его дело – вытащить „Зенитов“.
Красивые, благополучные на вид люди. Это они – главные герои предстоящего концерта, камертоны, по которым будут настраиваться инструменты остальных участников… Но в данный момент перед собой, перед друг другом, они лишь исполняют роль благополучных супругов – Лернер это сразу почувствовал. Причем исполняют не очень старательно, попадают мимо нот и сбиваются с ритма. Это усталость.
Лернер перевидал на своем веку немало агентов, обложенных, как медведи в берлоге, и надеющихся только на чудо – на эксфильтрацию. Ему хорошо знакомы все внешние признаки этого нечеловеческого напряжения, которое, кстати, редко способствует оздоровлению супружеских отношений. Но он не психолог, он – композитор и дирижер операции. Его дело – грамотно расписать партитуру, ну а уж скрипки, альты, трубы и даже самые распоследние литавры должны точно отыграть свои партии независимо от душевного состояния и настроения.
Мимо пробегал официант – молодой паренек в желтой рубашке, темном фартуке и пародии на униформированные джинсы. Лернер поднял палец.
– Еще кофе, – на плохом русском сказал он. – И лимончелло.
Официант кивнул и подбежал к круглой стойке посередине зала, выкрашенной в продольную желто- розово-красную полоску. С двух сторон она переходила в прозрачные витрины с мороженым, пирожными, фруктами. А над ней висело зеркальное панно в стиле хай-тек: четыре сегмента, на каждом две стилизованные человеческие фигурки. Человеческие ли? Может, это роботы? Восемь роботов. Или, скорее, четыре дисциплинированных, как роботы, пары… Которые выстраиваются в цепочку и стараются быть похожими друг на друга… Да, четырех пар будет достаточно.
В висках билась мелодия на четыре четверти, словно отзвук какого-то воспоминания. Что-то очень знакомое.
Зенит с супругой несколько раз прошлись вдоль витрины, словно ожидая кого-то. Шагах в десяти Лернер заприметил молодую пару. Парень и девушка, на обоих узкие курточки и широкие штаны унисекс – обычные студенты. Фотографируют друг друга на мобильники, улыбаются, воркуют. Вот только ракурс съемки каждый раз почему-то выбирается такой, что в кадр наверняка попадает не только молодое симпатичное лицо, но и прохаживающиеся у витрины Зенит с супругой. Лернер на всякий случай отодвинул свой стул от окна. А маршрут молодой пары, надо думать, обязательно совпадет с их маршрутом…
И точно. Время встречи истекло, Зенит берет супругу под локоток, они направляются в сторону Никольской улицы. А через полминуты им вослед с ясными улыбками на молодых лицах отправляется и парочка «унисекс». По быстрому и как бы случайному обороту головы Зенита («Дорогая, кажется, у тебя на пальто сзади нитка») Лернер понял, что тот знает о слежке.
Какие интересные перемены, подумал Лернер. Какие интересные, целеустремленные молодые люди. При Советах служба наружного наблюдения всегда отличалась своими сотрудниками, похожими на путешественников из недалекого прошлого. Когда в моду вошли французские удлиненные прически, «топтуны» щеголяли бритыми затылками в стиле 40–50-х; когда к середине семидесятых молодежь отпустила байроновские кудри до плеч, «наружка» позволила себе пару лишних сантиметров над ушами; в восьмидесятых с их пестрыми челками, налезающими на глаза, и высокими затылками сотрудник НН уже походил на человека из эпохи ранних «Битлз»… Да и работали там, как правило, люди за тридцать, неудачники-прапорщики, представители так называемого низового звена, давно махнувшие рукой на карьеру и служебные перспективы, но хваткие и злые: вцепится – не сбросишь.
Да, жизнь в России меняется. «Топтун» всегда был квинтэссенцией обычного человека из толпы, не привлекающего к себе лишнего внимания. Но если раньше, в течение многих десятилетий, это был практически один и тот же немолодой и несвежий мужчина, в мешковатой одежде темно-серых тонов, то сейчас, на заре двадцать первого века, что-то настолько перекосилось в консервативном российском обществе, что вот эта жизнерадостная парочка оранжево-зеленых «унисексов» и в самом деле способна смешаться с толпой.
Русские что – помолодели? Похорошели? Повеселели? Или просто здесь стало модно быть патриотом – точно так же, как носить унифицированную бесполую одежду?.. Ох-хо, не к добру это. Патриотические настроения в русском обществе обычно появляются перед большими войнами, как правило – мировыми.
В одиннадцать семнадцать, с опозданием на две минуты, вернулись Мэри Бинтли и Кевин Роу. Остановились перед витриной. Роу закурил, рассеянно глядя в сторону площади, его нос покраснел и словно раскис от холода. Бинтли что-то говорила ему – похоже, она здорово злилась. Роу время от времени кивал головой, пожимал плечами, но даже не повернулся в ее сторону. Ну и дурак, подумал Лернер. Для Мэри Бинтли холодный московский климат и злость явно на пользу: посвежела, разрумянилась, темные глаза сверкают. Лернеру она неожиданно понравилась. Есть в ней что-то такое, чего не увидишь ни на одном фото: внутренний стержень, спокойная сила. Если бы только не ее безалаберность…
В одиннадцать двадцать пять по Красной площади перед ГУМом прошлись дипкурьер Фил Монроуз с советником по культуре Каролиной Меоло. Монроуз раньше работал механиком в посольском гараже, и Лернер видел теперь, что это и был типичный механик, механик до мозга костей – он ходил загребая ногами, а руки держал на расстоянии от туловища, словно нес под мышками невидимые шины. На фотографии он выглядел гораздо интеллигентней. Но для того и были организованы эти «смотрины», чтобы Лернер мог оценить всех кандидатов вживую. Каролина Меоло, несмотря на испанскую фамилию и довольно удачное фото в досье, где она тянула на жизнерадостную «Мисс Техас», оказалась бледным хрупким созданием.
