почти вовремя. Еще и подождать пришлось.
Бросив рюкзак в багажник, хмурый Веня плюхнулся на пассажирское сиденье.
— Утро доброе! — кивнула ему Катя.
— Как же, доброе: раннее да холодное, — пробурчал тот.
— Кофе в термосе. Не откажусь, если и мне плеснешь.
Венечка молча перегнулся за водительское сиденье, достал термос. Салон тут же наполнился бодрящим ароматом.
— оражаюсь тебе, Проскурина, — сделал он глоток. — Честно говоря, в душе надеялся, что проспишь. Ан не на ту напали: и разбудила минута в минуту, и приехала! Тяжело быть отличницей, а, Кать? Вот признайся честно: тебе хотелось сегодня забить на эту поездку?
— Врать не буду: еще как хотелось! К тому же плохо спала. Состояние — точно заболела или вот-вот заболею. Видел бы ты меня сегодня утром в душе.
— Так какого черта премся в такую рань в это болото? Осталась бы дома, поболела. Неровен час, подхватила тот же вирус, что и я неделю назад после Киева. Вначале ломало, а потом три дня с горшка не слезал. А тут такая дорога впереди.
— Не дождешься! Здорова я, не дрейфь. Обыкновенная лень, Венечка, с которой надо бороться.
— А я вот иногда думаю: ну зачем мне с ней бороться? Она же моя, родная. Ну выехали бы часом позже, что изменилось бы?
— Ничего, если не считать, что и в Гомель приехали бы часом позже, — заметила рассудительная Катя. — И потом, Какой смысл ворчать? Мы уже в пути. Можешь доспать, разрешаю.
— Да ладно. Проснулся уже.
— Тогда рассказывай, что интересного еще случилось, пока меня не было. Кроме твоего горшка, конечно.
Она прекрасно знала, как исправить Потюне настроение. Требовалось или его разговорить, или дать возможность пощелкать камерой. Так как фотографировать пока было нечего, оставалось первое.
За язык Веню тянуть не пришлось. Через несколько минут от его угрюмого вида не осталось и следа. Он не просто пересказывал истории и события, а, как хороший актер, еще и проигрывал — мимикой, жестами, голосом. Бесконечные шутки и отступления, свежие анекдоты. Разве что танцами не изъяснялся — ограниченное пространство не позволяло.
Правда, запала Потюне хватило километров на сто, после чего он неожиданно умолк, а затем и вовсе стал посапывать. Катя улыбнулась. Пора включать музыку. Поставив спокойную инструменталку, под которую хорошо думалось, она глянула на приборную доску и забеспокоилась: во Франкфурте уже восемь утра, а Вадим не позвонил.
Спустя полчаса она уже не на шутку волновалась. Не может быть, чтобы он так долго спал! В половине десятого у него встреча с юристами. Определенно что-то случилось!
Чтобы как-то справиться с волнением, она даже закурила. А ведь с Нового года они с Вадимом решили сообща бороться с пагубной привычкой и ограничили количество сигарет до минимума: он — не более десяти, она — две-три. Да и то старалась приберечь их к вечеру.
Звонок раздался около одиннадцати, когда Катя с Потюней практически добрались до нужного места.
— Ну наконец-то! Подожди минутку!
Покосившись в сторону проснувшегося Венечки, Катя притормозила, остановилась на обочине и вышла из машины: чужие уши ей ни к чему.
— Доброе утро! Я уж решила, что-то случилось, раз не звонишь, — захлопнула она за спиной дверцу.
— Случилось… — убитым голосом подтвердил Вадим. — Сегодня ночью в госпитале умер Мартин.
В разговоре возникла тягостная пауза.
— Прими мои соболезнования, — глухо произнесла Катя. — Я знаю, кем для тебя был Флемакс. Жаль, что не успела с ним познакомиться.
— Вчера сразу после приезда мне удалось с ним поговорить в последний раз. Я рассказал ему о тебе.
— То есть… Как поговорить? Он пришел в сознание?!
— Нет, он больше месяца был без сознания. Но Хильда приезжала к нему каждый день и сообщала новости. Убеждала, что он все воспринимает. Вот и я поехал… Ты знаешь, она права: у меня тоже возникло ощущение его полного присутствия… Сложно объяснить, но я чувствовал: он рад моему приезду и с интересом слушает рассказ о тебе… А сегодня утром… — по частым паузам стало понятно, что Вадим борется с собой и с трудом преодолевает спазм в горле. — А утром позвонила Хильда — Мартин умер около четырех утра… Он будто ждал моего приезда.
— То есть по-нашему около пяти, — тут же прикинула Катя. — Теперь понятно, почему мне ночью не спалось. Очень жаль, Вадим… Когда похороны?
— Пока не решено, но кремацию назначили на пятницу. Час назад корпорация официально объявила о его кончине и взяла на себя расходы по организации похорон. Мартин был уважаемым человеком. Уже пошли телеграммы с соболезнованиями. Многие собираются приехать и проводить и последний путь. Думаю, сегодня определятся с датой.
— А как Хильда?
— Убита горем. Я с шести утра рядом с ней, в квартире. Ты знаешь, она ведь до последнего надеялась, что он поправится. Умом все понимала и продолжала верить. У нее никого из родных не осталось. Можно сказать, теперь я самый близкий для нее человек.
— Понимаю.
— Катя, мне придется задержаться во Франкфурте, — словно оправдываясь, произнес он.
— Да, конечно. В такой момент нельзя оставлять Хильду.
— Спасибо, что ты меня понимаешь… Теперь еще одно: и только что внес тебя в список лиц, приглашенных на траурную церемонию. Через час он будет в немецком посольстве и Минске. Мне пообещали, что это ускорит получение визы. Как некстати твоя командировка! Можно было бы сегодня успеть. Но даже если ты подъедешь туда завтра утром, уже и пятницу сможешь быть во Франкфурте.
— Боюсь, что нет, — замялась Катя.
Вот он, момент, о котором она опять не подумала. Ну почему вчера вечером она забыла ему сказать, что командировка продлится два дня? Теперь оставалось только сожалеть.
— Вадим, я не смогу завтра. Понимаешь, мы столько всего наметили, что не успеем за день, придется заночевать в Гомеле, — Катя тщательно подбирала слова. — Ты извини, что я вчера не предупредила.
— Понятно, — упавшим голосом ответил Вадим.
Разговор опять прервала пауза.
— Я тебе объясню, почему так получилось… — попробовала оправдаться Катя.
— Это уже неважно. После расскажешь.
По тону, каким он это произнес, было ясно, что известие о двухдневной командировке опечалило его ничуть не меньше, чем смерть Мартина.
— Вадим, прости меня. Поверь, я не собиралась от тебя ничего скрывать — просто элементарно забыла. Для меня не суть разговора была важной, а ты, твой голос. Я так скучаю по тебе! Ты не смотрел почту? Я вчера выслала тебе новое стихотворение… Ты даже не представляешь, как мне невыносимо плохо и грустно без тебя. Чтобы хоть как-то отвлечься, я и ухватилась за историю с бедной женщиной, о которой тебе рассказывала. А шанс встретиться с ней — только один. Во время концерта в колонии, а концерт — завтра… Ну хочешь я прямо сейчас развернусь и поеду в посольство?
— Не стоит, — произнес он в раздумье. — Поезжай. Если тебе удастся чем-то ей помочь, будет хорошо. Людям ведь надо помогать. Когда-нибудь это зачтется…
— Солнышко мое, пожалуйста, не расстраивайся, — едва не заплакала Катя. — Может, мне все-таки вернуться в Минск? Не это сейчас для меня главное.
— Никто не знает, что сейчас главное, — не согласился он и повторил: — Езжай в Гомель.
