глаза — а это было в сумерках — увидеть самого повелителя земли и неба, присутствовавшего при этом, за что получил затрещину от отца: не гляди куда не надо.
Это его семья участвовала в ликвидации принцев на кораблях и в застенках. Он был тогда еще совсем подросток, но отец брал его с собой, чтобы выбить из него всякую сентиментальность. Не так это просто, если заячий крик жертвы за миг до удушения до сих пор стоит в его ушах.
Вообще его, Тамита-младшего, прозвали в семье философом и поэтом, после того как однажды, когда все отдыхали от тяжких трудов, связанных с кровью и гибелью врагов повелителя, он, слушая ленивую перебранку близких о том, что звучит красивей — соглядатай или осведомитель, мечтательно уставившись в небо, сказал, что ему по душе — осведомитель: звучит как-то более романтично и аристократически.
Это уже потом он пытался осмыслить философски и психологически осведомительско-палаческое дело: когда подслушиваешь или подглядываешь, страх объемлет душу и все выглядит намного страшнее, чем на самом деле. Вероятно, эта страсть к подглядыванию и подслушиванию вложена в нас нашим страхом перед полным исчезновением. Речь идет об истинных соглядатаях, а не о мелких доносчиках, мерзость которых их же уничтожает. Настоящие осведомители-экзекуторы — это те, кто, оказавшись в центре, эпицентре, кратере События, обладают особым талантом его почувствовать, запомнить, описать, действовать и остаться после всего этого в живых. Не быть преследуемым, уничтоженным, а еще хуже — не сойти с ума от сжигающего изнутри огня, сподобившись стать соглядатаем События.
О родословной семьи рассказывал дед, потомственный и почетный осведомитель-экзекутор, который особенно гордился тем, что многие годы сумел мимикрировать под нищего, питающегося остатками пиршеств сильных мира сего и знающего, что их жизнь в его руках.
Дед уже не вставал с постели. Черты его лица обострились, он походил на облако дыма, легкое, колеблющееся перед тем, как раствориться в пространстве и небытии. Точно так же, как он умел быть невидимым и неслышимым, пребывая рядом, он и ушел на тот свет.
Был какой-то очередной праздник пьянства и обжорства, каких в Кемет больше чем надо. Собралось много разного люда со всего плодородного Полумесяца, люда, абсолютно лишенного слуха. Дед впервые безбоязненно раскрывал душу, и это ясно говорило внуку, который жадно ловил каждое дуновение старческого голоса, что тому недолго осталось жить, душа его жаждет исповедаться, и выходит, говоря, он обращается только к внуку, ибо гости вообще не понимают, о чем речь, сыновья же усиленно намекают на то, что старикашка тронулся и несет чушь, и все вместе только и ждут, когда он кончит и можно будет с наслаждением погрузиться в обжираловку.
И потому только внуку, который единственный из близких пытался понять, что движет душой человека их профессии, понятно было бормотание деда, еще ранее отметившего талант внука в подстрекательском деле. По сути же, это были давно выстраданные мысли внука, высказываемые дедом вслух: соглядатай своими путями проникнет в любое место, побывает невидимым и неслышимым в самом сердце бури, смерча, катастрофы и останется живым, ибо ведет его страсть донести все это, неважно кому — царю, начальнику, просто соседу. Служение же повелителю страны Кемет удесятеряет его силы. Но он никогда не выкричит подстрекательской тайны на площади или при скоплении народа. Он безошибочно отыщет крикуна, передаст ему, зная, что тот в плену иной страсти — выкричать на миру то, что он знает. Соглядатай же тайно радуется, слыша эти крики и видя расширенные от любопытства и страха глаза толпы. У крикуна иной талант. Он умеет, выкричав, тут же смешаться с толпой, исчезнуть. Вот почему никогда не находят истинных подстрекателей.
И, сидя при мерцании звезд у одного из костров, в пустыне, среди этой массы вчерашних рабов, хоть и вышедших из страны Кемет, испытавших потрясение от перехода моря посуху, но по-прежнему легко поддающихся любому подстрекательству, Тамит-младший хочет верить, что послан с этим сбродом именно благодаря его талантам в подстрекательском деле, а не в наказание или из-за внутренних интриг в семье, которой надоел этот мечтатель, белоручка, избегающий участия в кровавых экзекуциях, но умеющий, как никто другой, вербовать запугиванием и задабриванием осведомителей в среде рабов или подобных ему мечтателей, а главным образом среди зазевавшихся дураков и непуганых идиотов и таким путем доставлять бесценную информацию повелителю, который пытался его приблизить к себе, что особенно раздражало семейство.
И хотя Тамиту-младшему фараон казался нормальным человеком, не лишенным обычных слабостей, он каждый раз вздрагивал при его появлении, ощущая, как в промежутке между словом фараона и бессловесностью раба вырастает такая убойная сила власти, что может ухлопать этого раба как муху. И Тамит-младший знал, какая необходима этому рабу сила выживания — существовать на уровне бессловесной скотины, копить ненависть в зобу и продолжать жить.
Но в первые же дни исхода из страны Кемет — такова суть рабского характера — вся ничтожность и мерзость оставшейся в прошлом рабской жизни видится им чуть ли не раем. И это — бесценный материал в руках такого мастера по подстрекательскому делу, как Тамит-младший.
И все же у всех завербованных им из этой массы доносчиков, работавших на него не за страх, а за совесть, здесь, в пустыне, страх ослабел, а совесть всегда была нечиста. Более того, все его, Тамита- младшего, преимущества, как, например, кошачья походка, особого рода приветливость, голос и улыбка, не предвещавшие жертве ничего хорошего, стали здесь явно помехой, могут выдать с головой, и потому приходится вести себя с невероятной осторожностью и, как говорится, на ходу приспосабливаться к обстановке. О том, чтобы приблизиться к их предводителю Моисею, не может быть и речи. Там, в Кемет, к нему не давали приблизиться люди Яхмеса, считая, что он лезет не в свои дела, а это были люди жестокие и быстрые на расправу: в два счета и с большой радостью прикончат в темном углу «вонючего хорька», как они называли всех представителей семейства Тамит, а знали они их в лицо наперечет, ибо формально семья подчинялась тому же Яхмесу.
Здесь же Тамит-младший попытался что-то сделать в этом направлении через Кораха, который был весьма нелюбимым и все же дальним родственником Моисея. Но Корах, давний доносчик, один из самых способных, пока делает вид, что не узнает своего собеседника по встречам в смердящих закоулках низины, ибо категорически было запрещено эту чернь, да еще доносящую, приводить в верхний, освященный богами город.
Цель Тамита, учитывая знание этого скопища и сеть завербованных, кажется простой: взбунтовать, разложить эту массу, довести до того, чтобы все передрались между собой, свели со свету своих предводителей, а затем и сами бы подохли без воды и еды, тем самым доказав справедливость слов повелителя о том, что это неблагодарное племя само себе выбрало смерть в пустыне. Самому Тамиту следует бежать в сторону Великого моря, в город Мегиддо, в знакомую ему явку, и привести сюда отряд колесничих, которые воочию убедятся в гибели этого племени.
После перехода через море, увидев валяющихся на берегу мертвых соотечественников и выброшенные волной колесницы, Тамит-младший совсем пал духом. Он так и не знает, спасся ли кто, что с повелителем да и самой страной Кемет, но по законам ордена осведомителей продолжает нести службу и выполнять задание, памятуя, что в любой ситуации — рухнет ли империя, возникнет ли новая власть — осведомители необходимы и насущны всегда. Правда, глаза у него начали слезиться, но он не в силах отвести взгляда от этого стоящего поодаль от лагеря столба то ли огня, то ли света. Столб этот подобен огненному оку, которое вглядывается прямо в душу, и невозможно ничего от него скрыть.
Немного укрепился духом, хотя и сам умирал от жажды, когда это скопище у горьких вод, не без помощи его, Тамита, подстрекателей, стало наступать на Моисея, но тот, явно лозоходец — таких, умеющих при помощи лозы или посоха определять, где следует копать колодец, Тамит встречал и раньше, — бросил, похоже, кору дерева в воду, и ее стало возможно пить. А в Элиме воды оказалось с избытком, двенадцать источников изливались из земель этого оазиса под сенью финиковых пальм. Все было почти вмиг обглодано.
Дальше совсем стало весело: сброд уже открыто наступал на Моисея и брата его Аарона: оторвали нас от горшков с мясом, от сытного хлеба, привели на погибель в пустыню.
Тамит совсем воспрял духом, видя, как властный Моисей неожиданно стал что-то бормотать, а Аарон — повторять его слова более ясно — о том, что, мол, мы-то ни при чем, не на нас ваш ропот, а на Бога. Вот Он, оборотитесь к Нему.
И все увидели облако.
