к нему.
Между тем продавщица, стараясь догнать Вовку, кричала изо всех сил:
– Мальчик, мальчик… Ты оглох, что ли? Остановись!
Но Вовка будто и вправду стал слегка туговат на оба уха. Он шёл себе и шёл не оборачиваясь.
Тогда толстая продавщица ускорила шаг, догнала его, уцепилась за него и гневно крикнула:
– Стой же наконец!
Тут уж Вовка, само собой разумеется, остановился, и застыл как вкопанный.
– Ну? – вскричала продавщица, еле переводя дух. – Долго прикажешь за тобой гоняться?
– Ох, тётя! – воскликнул Вовка, тоже еле переводя дыхание. – Как вы меня испугали!..
– Нет, как вам это покажется? Бегу за ним целый квартал, и он же ещё на меня в претензии! Ну? – грозно продолжала она. – Говори, где ты был в воскресенье после обеда?
– Что вы, тётечка? – на всякий случай соврал Вовка. – Нигде я не был! Провалиться мне на этом самом месте… Целый день дома сидел! Вот спросите маму.
– Нет, как вам это покажется? – сердилась продавщица. – Он же целый час торчал возле моей витрины, и он же целый день сидел дома… Тогда кто это был?
Тут Вовка окончательно перетрусил. Где же он видел эту толстую сердитую тётку и в чем перед ней провинился?
А вдруг он расколотил стекло в какой-нибудь витрине? Конечно, всё возможно. Но где и когда? И как он мог начисто забыть о таком невероятном случае?
Стараясь высвободиться из цепких пальцев, державших его плечо, и озираясь по сторонам, Вовка жалобно захныкал:
– Ой, тётечка, честное-пречестное, это был не я… Ой, ой, ой, пустите моё плечо! Ой, ой, честное слово…
Продавщица сняла руку. Внимательно посмотрела на Вовку:
– Не ты, значит? Тогда кто же?
– А я почём знаю! – весело воскликнул Вовка. Он был в восторге, что ему так ловко удалось вывернуться. – А я почём знаю, кто бьёт стёкла в ваших витринах!
– Что?! – снова взвилась продавщица. – Какие стёкла? В каких витринах? Кто разбил?
Она опять цепко ухватила Вовку за плечо. Вовка пришёл в полное отчаяние:
– Тётечка, ну что вы меня держите? Пустите. Я ещё не обедал.
Но продавщица изо всех сил принялась трясти Вовку:
– Нет, раньше ты мне скажешь, кто бьёт стёкла, а потом будешь обедать! Ну?
– Зачем вы меня трясёте? Я ещё не обедал… – чуть не плача, стонал Вовка. – Это вы говорите про стёкла, а я ничего не знаю…
– Какие стёкла? Кто про них говорит! Уже час, как я тебе толкую: где тот рыженький, который вчера покупал чай в моём штучном отделе?
– Подождите, тётя, – обрадовался Вовка. – Это мой товарищ Кирилка вчера покупал чай…
– Так ты его знаешь?
– Мы же вместе покупали!
– Почему же ты раньше молчал?
– Так вы меня про чай не спрашивали.
– А про что я тебя спрашивала? Про белую козу?
– А зачем вам Кирилка? – вдруг насторожился Вовка. – Что он вам дался?
Продавщица всплеснула руками:
– Опять не понимает! Я ж тебе объясняю: пусть приходит за сдачей. Он оставил у меня четыре рубля восемьдесят пять копеек. Теперь понял?
– Понял, понял!
– «Понял, понял», а ни с места! Беги и скажи ему, пусть приходит за сдачей. Ну, чего же ты стоишь? Приклеили тебя?
– Тётечка! – взмолился Вовка. – Пустите меня! Вы опять уцепили… Я двинуться не могу.
Толстая продавщица окончательно возмутилась:
– Кто тебя уцепил? Беги! Кто тебя держит? Беги…
И Вовка побежал. Но теперь он бежал уже не домой, a прямо к Кирилке.
Так вот почему Кирилка был сам не свой на уроке арифметики! Вот почему даже не мог сказать, сколько будет четырежды два. Теперь понятно. Что и говорить: четыре рубля – деньги немалые. Небось и попало же ему за них! А всё эта марка из пиратской страны… Как её там?
Вовка нёсся как вихрь. В один миг он был возле заводского общежития, пробежал длинный коридор и толкнул крайнюю дверь той комнаты, где жили Кирилкины родные. С разбегу он оказался на самой серёдке комнаты, возле обеденного стола, за которым сидела Кирилкина тётка, тощая, длинноносая, с растрёпанным пучком на затылке, Кирилкин веснушчатый дядя и Кирилкин двоюродный братик Генечка.
И ещё за столом сидел какой-то совершенно незнакомый человек в меховых сапогах. Вовка с первого взгляда заметил их. Это были просто удивительные сапоги, чуть ли не до самого живота, да ещё привязанные к поясу узкими ремешками. Таких сапог Вовка сроду не видывал.
– А где Кирилка? – тяжело дыша, спросил он, обводя глазами сидевших за столом, среди которых Кирилки не было.
– Где ему быть! – ворчливо ответила Кирилкина тётка. – В школе…
– Нет его в школе, – сказал Вовка, – я сам из школы.
– Я же говорила: целый день гоняет, – принялась объяснять незнакомцу в меховых сапогах Кирилкина тётка. – Вчера, например, послала его в гастроном за чаем, а он…
«Вот ябеда!» – подумал про себя Вова. Вслух же проговорил, сердито сверкнув глазами:
– Нигде он не гоняет… Он не такой, чтобы гонять. Просто у меня сидит. Я ведь после школы ещё не был дома. Вы ему скажите, что сдача цела, пусть не боится…
– Какая ещё сдача? – взвизгнула Кирилкина тётка и вскочила со стула. Она чуть не уронила своего сына Генечку, который сидел у неё на коленях.
– Да та, что он вчера в гастрономе забыл, когда чай покупал… Сейчас я найду Кирилку, он может быть и у Пети, – сказал Вовка и направился к выходу.
– Мы вместе пойдём его искать, – вдруг сказал незнакомец, сидевший за столом и до сих пор не проронивший ни слова. И, как был, прямо в свитере, он вышел вместе с Вовкой на улицу. Только на голову нахлобучил меховую шапку с длинными, до пояса, тоже меховыми ушами.
Глава двадцать четвёртая
Так где же он?
Чайник кипел чуть ли не целый час, сердито выбрасывая из носика белые облачка пара. Фыркал, пыхтел, булькал, стараясь изо всех сил напомнить о себе. В конце концов его крышка с костяной пуговкой принялась подплясывать, тоже стараясь звенеть как можно громче.
Но Петя и мама ничего не слыхали. Они были слишком расстроены, чтобы обращать внимание на такие пустяки, как кипящий чайник.
Они всё ещё стояли в прихожей. Петя – как пришёл из школы, в шубе и с портфелем, а мама – в своём кухонном переднике и с мокрым полотенцем через плечо.
– Но как ты мог? Как ты мог? – в который раз повторяла мама. – Я всё понимаю… Но как ты мог так сказать Клавдии Сергеевне?
Петя плакал. Растирая слёзы то маминым фартуком, то рукавом своей шубы, то кухонным полотенцем – всём, что попадало под руку, он всхлипывал:
– Сам не знаю… Не знаю сам…
Он уже рассказал маме обо всём: как он на катке поссорился с мальчиками; как Вова с Кирилкой всё шептались, а с ним не хотели дружить; и как ему из-за этого стало обидно, хотя, может, он сам ещё больше виноват; и как на большой перемене он подошёл к Лёве Михайлову поговорить о той самой марке из пиратской страны Гонделупы, а Лёва его прогнал, обозвал простофилей, да ещё накричал на него. Ему после этого стало так обидно, что он даже заплакал. А потом Кирилка стоял у доски как пень. И что на него тоже нашло, на Кирилку? Ведь он же хорошо знает таблицу умножения на четыре. И вот ему, Пете, от всего
