что-то ставил с ног на голову, за неправильное отношение к прусской монархии…
Попадало, главным образом, не во время Виссариона, а во время Виссарионовича.
Как-то Гегеля крепенько покритиковали в журнале «Коммунист». Даже удостоен был постановлением ЦК. На заседании кафедры марксизма-ленинизма все это обсуждали. Доклад делала некрасивая, но симпатичная кандидат наук. А другой кандидат, мой добрый знакомый, сказал мне: «Ей все ясно, а вот Маркс писал, что он не сразу смог понять Гегеля». И пояснил, что Маркс где-то там писал, что он бегал на берег Рейна и плакал, когда читал «Феноменологию духа». Трудно было понимать.
Гегелю импонировала прусская монархия. Профессору нравилось читать лекции. Рядовым слушателям импонировало в душе, что Гегеля допустимо называть дураком.
Распростившись с адвокатурой и став на десяток лет редактором шахматных книг, я познакомился с Мишей, тезкой и художником. Он иногда оформлял книги в нашем издательстве, и случилось так, что в отпускное время мы оказались с ним в туристическом плавании на пароходе. Иногда болтали, вспоминая кое-какие эпизоды прошедших лет. Мне запомнился рассказ Миши о том, как его супруга однажды разгневалась на него, и чуть было не сорвала его выезд в заграничную командировку. Он должен был улетать через пару дней, а она порвала билет и паспорт, но не порвала, между прочим, валюту, командировочные. Он проявил большую энергию, документы восстановил, и поездка состоялась. А я начал было рассказывать ему свой эпизод такими словами: «Когда я был адвокатом…». Миша засмеялся и сказал, что это выражение он не раз от меня слышал.
Прошло еще четыре десятка лет и мне захотелось вспомнить застрявший в памяти адвокатский эпизод.
Итак, ко мне обратился мужчина лет сорока, работник авиационного завода. Он оказался претендентом на наследство – дом в Подмосковье. Однако не единственным. Спор между родственниками разбирался в суде. Ознакомившись с материалами дела, я с удовольствием заметил, что, как говорится, противная сторона имеет какую-то важную расписку, однако не заверенную нотариально.
Мой друг Юра, с которым нас свели и объединяли шахматы, пожелал послушать, что я говорю и посмотреть, что делаю в судебном заседании. И вот мы приехали на этот самый процесс. Адвокат противной стороны выглядел отлично. Пожилой седой мужчина с хорошим голосом и грамотной речью. Он убедительно изложил претензии своих доверителей, убедительно говорил о морали. Доверители выглядели довольными, а мой клиент сидел пригорюнившись. Затем наступил мой черед. Не обнаруживая достаточного почтения к старшему коллеге, я довольно нескромно заявил, что он все рассказал очень интересно, однако лучше бы он затратил свои усилия на то, чтобы объяснить своим доверителям бесплодность их претензий, так как закон требует нотариального оформления расписки, а его как раз-то и нет. Суд решил дело в пользу моего клиента, и он воспрял духом. Никто мне не сделал каких-либо замечаний и не посоветовал быть поскромнее, оппонируя заметно старшему по возрасту коллеге. Правда, потерпевший фиаско истец напомнил мне о моей национальной принадлежности, когда мы с Юрой, выйдя из суда, садились в машину. По дороге мы вспоминали рассказ Зощенко, в котором один мужчина, прослушав в суде речь прокурора, говорит, что сурово засудят, а другой возражает: «Шесть месяцев исправительно-трудовых работ». После речи адвоката голос: «Оправдают!» Нет, – шесть месяцев исправительно-трудовых работ. Суд так и приговаривает, соседи удивляются точному прогнозу, а герой говорит, что все очень просто – статья кодекса предусматривает именно шесть месяцев.
Мой клиент радовался, благодарил, рассказывал о своей жизни, о работе и вскользь пожаловался на то, что иногда недомогает, потому что в цехе, где он работает, случается, выбивают манометры и ртуть попадает на бетонный пол. Убирать ее начисто очень трудно, а пары ртути ядовиты. Я, имея некоторый опыт, посоветовал ему обратиться за медицинским заключением, и помог подготовить иск о причинении вреда. Он согласился, все было сделано, иск удовлетворен и он получил существенное материальное возмещение. Мы расстались довольные друг другом.
Прошло два года, и мой клиент, неожиданно позвонив мне по телефону, попросил помочь его дочери, окончившей школу, поступить в какой-то институт. Пришлось мне его огорчить, что в данном случае закон не помогает, а адвокат обязан закон любить…
Владимир Евгеньевич, бессменный секретарь парторганизации физкультурного издательства неспешно читал брошюрку в тоненькой красной обложке – изложение доклада Хрущева на XX съезде партии. Брошюрка была под номером, ее надлежало возвратить в райком партии. Однако несколько позже, я слышал, такие брошюры продавали на толкучках из под полы за весьма приличную цену. Шло закрытое партийное собрание. Поместительный кабинет директора был заполнен до отказа. Все слушали внимательно. Чтение директивного документа напоминало проповедь. В тот вечер проповедь оказалась интересной и из ряда вон выходящей. Докладчик читал текст внятно, бесстрастно и долго. Он как-то странно заканчивал слова со звуком «я» на конце. Получалось партие, а не партия. Он был поджарым, довольно стройным. Видавший виды офицерский китель без погон украшала планка орденских ленточек. Сотрудники его уважали. Владимир Евгеньевич отличался незаурядной выдержкой, был доброжелателен и любил животных. Дома он держал не только собаку и кошку, но и другую живность. А по работе редактировал охотничью литературу и знал свое дело не понаслышке. (Как-то любопытно, почему некоторые охотники, любя животных, находят радость в смертоубийстве). В целом Владимир Евгеньевич производил благоприятное впечатление.
Мне, увы, был известен один эпизод, довольно неприятный. Однажды в 1937 году, работая редактором шахматного журнала, он написал передовую статью под заголовком «Раздавим гадину!». И подписал ее своей фамилией, хотя передовые статьи, как правило, не подписывают. Такое вышло у него колебание вместе с генеральной линией партии.
Закончилось чтение и следовало перейти к выступлениям по поводу разоблачения культа личности. Возникла пауза. Все, вероятно, понимали, что настало такое время, о котором можно сказать словами поэта: устои рушатся в провалы.
Мне, да и, пожалуй, большинству выступать не хотелось. Я пытался понять, как это Хрущев, который был первым секретарем горкома партии в Москве в 1937 году, да еще тогда же был награжден орденом Ленина, как и нарком Ежов, вдруг выступил с такими обвинениями покойного вождя.
Слово взял Алексей Алексеевич редактор одного журнала. Неизменно корректный, аккуратно одетый и гладко причесанный, он всей внешностью свидетельствовал безупречность своей персоны. Хотя в прошлом был на партсобрании случай, когда обсуждали его небезупречные действия. Случилось однажды, что он выписал на себя слишком большую часть гонорара, отказав другим авторам в возможности публикации.
Тогда Алексей Алексеевич оказался на высоте. Он с достоинством признал свои ошибки, выразил глубокое сожаление и дал искренние обещания. И все это обтекаемо, спокойно. И сейчас Алексей Алексеевич был спокоен, как всегда.
Кроме сотрудников издательства, в нашей организации состояло четверо прикрепленных. Две дамы приятной наружности – адмиральша и писательская жена. Они не служили, на собраниях скромно помалкивали. И еще два пенсионера.
Молчал персональный пенсионер, бывший очень ответственный работник. Он приходил на все собрания. Отличный костюм, чисто выбрит и даже слегка надушен. Джентльмен, одним словом. Он всегда проявлял интерес к издательским делам и, похоже, в отличие от издательских сотрудников, получал от участия в собрании удовольствие и домой не спешил. Не раз, когда предлагали прекратить прения, он приятным басом нараспев возражал: «Нет, нет! Это очень интересно».
Другой прикрепленный, отставной майор-политработник, выступал на собраниях регулярно и всегда говорил о том, что не надо лить воду на мельницу наших врагов. На этот раз он просто лил воду, но не на вражескую, конечно, мельницу.
В нашей организации был лишь один представитель класса гегемона – кладовщик Василий
