надо ежедневно от и до ходить на работу, на обеденные перерывы. Адвокат в большой степени хозяин своего времени. Завоевывая признание, он сам определяет содержание своей работы, берет наиболее интересные дела. Он полагал, что у меня неплохое будущее.
Я не считаю себя упрямым человеком. Однако помню несколько эпизодов в своей жизни, когда я проявлял жестоковыйность. (Слово, понравившееся мне в Библии.) И я перестал служить Фемиде, как оказалось, навсегда. Жалею ли я об этом? Из шахматной практики я усвоил, что если вы обдумываете очередной ход, не надо думать о ходах, которые вы сделали раньше. Не надо искать ошибки в прошлом. И не надо огорчаться.
Николай был активным комсомольцем в небольшом городке Горьковской области. Высокий, крепкий, он увлекался физической культурой. Аккуратный от природы, стал знатоком орфографии и синтаксиса, школьным учителем. По комсомольской путевке – чекистом. В зените – капитаном государственной безопасности. При крутом повороте истории страны вылетел из органов без пенсии. На эту тему распространяться избегал, но однажды сказал, что его обвинили в допросах по ночам, хотя это явление не было исключением. Получил должность редактора в издательстве. От авторов требовал грамотности и четкости. С сотрудниками общался приветливо, любил юмор. Имел некоторые хобби. Профессионально фотографировал, методично собирал коллекцию авторучек. Внимательно следил за развитием бытовой техники. Пройдох и взяточников недолюбливал. Науке доверял с оговорками. Не только медицинской науке, которой не доверяют многие, а разбираются почти все. Как-то я обсуждал с ним одно древнейшее событие по материалам популярного журнала «Наука и жизнь». Неожиданно Николай вышел из круга привычных аксиом: «Да все это туман! Ты что думаешь, это на самом деле было двадцать тысяч лет тому назад? Наверняка раньше на земле были более высокие цивилизации, чем нынешняя».
Я что-то стал лепетать про калий-аргоновый метод, позволяющий определять возраст предметов, но сразу почувствовал, что слова мои отскакивают.
Трудно было заподозрить Николая в жестокости, но однажды он сказал: «Были в 1937 году и полезные действия. Уголовный розыск в Москве хорошо знал профессиональных преступников. Это был целый мирок. Когда социально-вредный элемент расстреляли, исчезла профессиональная преступность».
Одна из главных задач у него была сохранение здоровья, хотя ничем не страдал. Спиртное употреблял очень умеренно.
Искренне ждал шестидесятилетия, чтобы немедля уйти на пенсию. Спокойно фотографировать, коллекционировать, беречь здоровье.
Николай Николаевич, новый заведующий редакцией, попал в наше издательство после неприятнейшей истории, случившейся с ним под пьяную руку. Это был сильный мужчина выше среднего роста. На пятом десятке не забывал, что в юности занимался боксом. Держался авантажно, но не перебирал. В ресторане, в курительной, какой-то пижон оскорбил его и получил по физиономии. В дело вступили два милиционера и оба несколько пострадали. Милиционеры простили, однако из номенклатуры Николая Николаевича вычеркнули. Понизили до заведующего редакцией. А был заместителем директора более важного издательства. Он глубоко переживал, но на аппетите и любви к юмору это не отражалось. Он подозревал, что в организации злоключений замешен был один «приятель», которому всегда помогал.
Он был общителен, открыт. Как-то он сказал мне: «В век расцвета кибернетики будет приятно знакомиться. Сразу спросишь у человека его индекс, сопоставишь со своим и прогноз немедленно известен. Если неблагоприятный – извинился и откланялся».
Однажды Николай с иронией признался, что уже с год как им овладела, несомненно, шизофреническая идея: проявить мужскую активность ко всем приятельницам, с которыми в прошлые годы были платонические отношения. Потом стал страдать от сложностей в семье. Беспокоился о здоровье жены-сердечницы. Из памяти не уходила первая жена, повесившаяся после ссоры. Болезнь Николая развивалась. Он ругал себя. Лечение давало скромные результаты. Он возвращался из «санатория», каждый раз теряя частицу блеска и все при этом понимая. Жаловался, что стало трудно вставать, одеваться, выходить из дома. Неприятно, как погружаться в холодную воду. Но он все еще приходил на работу в отутюженном костюме, подтянутый. Все еще силился улыбаться, но, как мне показалось, избегал разговоров. Я думал, что навязываться с разговорами невежливо. Наверно, ошибался.
В последний день его работы в издательстве было партийное собрание. Николай уходил на пенсию по состоянию здоровья, собирался заниматься литературной работой дома. В этот день он был задумчив и молчалив.
Собрание затянулось, председатель долго не делал перерыва, Николай, как другие, вышел покурить. Через некоторое время с нижнего этажа прибежали: Николай повесился в уборной. Многие кинулись вниз. Он лежал на лестничной площадке, мертвый. Еще пытались восстановить дыхание. Без успеха. Появились сотрудники милиции.
На другой день мы обсуждали, как будем хоронить. Директор издательства назидательно сказал: «Вообще самоубийство у нас не поощряется». И напирал при этом, по своему обыкновению, на букву «О».
Двоюродный брат Николая, человек с высоким положением, помог в организации похорон. Но сам не пришел, уехал в командировку. На лентах венка ничего не написали. Николая вынесли из морга в открытом гробу. Противно пахнущие осенние цветы, озабоченные чем-то служащие морга. Голова Николая немного повернутая вбок. Шея как была в петле от его поясного ремня, так и окоченела. Белый воротничок едва прикрывал темную борозду на шее. Странгуляционную, как ее называют судебные медики. На его лице я не увидел покоя. Тяжесть и обида до последнего мига жизни.
Впервые я увидел странгуляционные борозды на фотографиях. На первом курсе мы занимались французским языком в кабинете криминалистики. Преподавательница называла мою фамилию по правилам французского произношения. Получалось смешно. Рядом со мной сидела симпатичная девочка. Я оказывал ей внимание, скребя на уроке кончиком пера по стеклу очков. Ее от этого коробило, но до ябедничества она не унижалась. Француженка удивлялась ее вынужденным гримаскам, а я тихо радовался. А на стенах вокруг висели фотографии, казавшиеся нереальными. Повесившиеся в различных позах. Странгуляционные борозды.
Жила-была девочка
Девочка была единственным ребенком у своих родителей. Одна ее бабушка имела пятерых детей, другая – четверых. Такие были обычаи и нравы до революции. Но девочка родилась после революции, в другую эпоху. Когда состоялась советская власть плюс электрификация всей страны. Быть может, из-за власти, а может быть благодаря электрификации, но рожать стали заметно меньше.
Папа с мамой очень любили единственную доченьку, кормили ее, одевали, делали все то, что делают любящие родители. И она старалась вести себя хорошо, слушаться, учиться изо всех сил, старалась радовать своих родителей за пятерых. Окончила школу, затем институт и аспирантуру, вышла замуж и
