Сзади войска скрипели тяжелые возы с разным снаряжением и припасами. Под охраной конвойных, гулко хлопая длинными кнутами, пастухи-ногайцы гнали стада скота, отбитого казаками у кубанских татар.
Предчувствуя кровь, в небе кружили крылатые хищники.
Ну разве ж мог знать Гурейка о том, что его песню поют казаки в походе? Да если б он узнал об этом, то, наверное, несколько дней подряд плясал бы от радости.
Заскучал, загрустил Гурьяшка в опустевшем городке. Остались в нем теперь лишь древние старики, немногие бабы и еще более немногие малые ребятишки. Семейных казаков в то время было мало в Черкасске.
Одно и развлечение у парня, что пойдет в становую избу к войсковому дьяку, которого атаман оставил в городе для административных дел и для встречи боярина Чирикова.
Да и в становой избе не особенно весело. Войсковой дьяк все время занят какими-то делами, а казаки, что оставлены для охраны турецкого посла и его толмача, беспрестанно играют в зернь[20].
Ну, вот и дождались. Прибыли наконец-то сверху будары с боярином Чириковым и его людьми. Вместе с боярином прибыла и легкая станица казаков во главе с Иваном Каторжным.
Чирикова на стружементе никто не встречал, кроме писаря Лукьяна Персианова да Гурейки.
Сивобородый, крепкий мужчина лет сорока пяти, одетый в парчовый кафтан по случаю прибытия в казачью столицу, Степан Чириков с недоумением смотрел на жирного войскового дьяка.
— А где войсковой атаман? — вдруг, багровея, гаркнул он разгневанно. — А где народ? Где старшины? Почему не встречают?!. Ай вам не ведомо, что я царский посол?
— Все нам ведомо, милостивый боярин, все, — низко поклонился Персианов. — Нет народа зараз в Черкасском. Нет и атамана.
— Куда они подевались?
— Все наши атаманы и старшины со всем Войском Донским и с черкасами пошли на приступ — Азов- крепость добывать…
— Вы очумели али нет? — орал боярин. — Ай вам не ведомо, что царь запрет дал вам… Чтоб не трогали турок, мирно б с ними жили. Ванька, — оглянулся он на огромного, чернобородого, красивого казака в новеньком синем бархатном кафтане, отороченном по полю и воротнику золотом, — скажи этому ослу, что царь-батюшка наказывал, а?
Каторжный молчал, опустив насмешливые глаза.
— Ну?
— Запретить-то запретил, — густым басом сказал Каторжный, — но ведь невтерпеж стало донским казакам. Забижают турки. Вот и пошли.
— Своевольством занимаетесь, — гремел боярин. Чириков. — Великий государь своевольников накажет. А где турецкий посол Кантакузен?
— Не ведаю, — развел руками Персианов.
— Как — не ведаешь, а это чья галера?
— Не ведаю, — пожимал плечами войсковой дьяк.
— Да ты что, скоморох али кто? — не унимался Чириков. — Ты-то кто таков?
— А войсковой дьяк я, Лукашка Персианов, — пискляво ответил казак.
— Ты батогов когда-нибудь отведывал, дьяк? — спросил Чириков.
— Ты, боярин, меня не пугай, — повышая голос, визгливо заговорил войсковой дьяк. — Мы не пуганые. Я те русским языком говорю, что не ведаю, куда девался тот посол Фомка Кантакузин. Был тут, крутился, вертелся, а потом, как дым, исчез, пропал… Куда девался, ума не приложу.
Гурейка про себя смеялся. Ему нравилось, как безбоязненно разговаривал с боярином войсковой дьяк.
«Вот молодчина-то, — думал он. — А я-то называл его блином. Вот какой он, блин-то».
— Вот что, дьяк, — сказал Чириков, видя, что от него ничего не добьется, — ну-ка пошли гонца за атаманом, чтоб зело быстро прибыл ко мне… Да вот, кстати, пропиши ему, что атаман Ванька Каторжный царево жалованье привез.
— Ладно, боярин, зараз кого-нибудь пошлю к атаману, — в раздумье почесал дьяк жирный свой, свисающий на грудь подбородок. — Но кого только послать?
При этих словах у Гурьяна сильно застучало сердце: вот бы ему поехать под Азов. Он толкнул дьяка под бок.
— Я поеду, дядь Лукашка.
— Очумел, что ль?.. Куда тебе, мальчишке?
— Да ты что, дьяк? — обиделся Гурейка. — Шестнадцать лет ведь мне, — приврал он.
— А отец не заругает нас?
— Что ты, дядь Лукашка. Да он рад будет, что я приеду за ним.
— Что он говорит? — осведомился Чириков.
— Да это сынишка войскового атамана. Просится поехать за отцом.
— Ну и пошли, ежели просится.
— Ладно ужо, — согласился дьяк. — Пойдем в становую избу, напишу тебе грамоту отцу. Отвезешь ее.
— А на чем повезу?
— Переправишься на ту сторону. Там у нас конный двор есть. Сторожевые казаки дадут тебе коня. А тебе, милостивый боярин, — поклонился он Чирикову, — подготовлен курень. — Микишка, — крикнул он казаку, — отведи боярина на постой к Воронихе!
По тому времени азовская крепость была одной из самых мощных, сильно укрепленных, первоклассных крепостей. Азов был основным форпостом турецкого владычества на берегах Азовского моря. Правительство Турции придавало ему огромное значение.
На стенах крепости было расставлено более двухсот больших и малых пушек. Кругом нее были прорыты глубокие рвы и насыпаны земляные валы с каменными стенами и одиннадцатью мощными башнями, каждая из которых в отдельности была самостоятельной боевой цитаделью.
Орешек для казаков был довольно крепкий. Все зубы об него поломаешь.
Но, однако, ничто казаков не остановило.
Не остановило их и предостерегающее сообщение лазутчиков[21], которых, перед тем как подойти к Азову с войском, атаман Татаринов посылал к крепости разведать. Они донесли атаману о том, что гарнизон азовский подготовлен к обороне: на крепостных стенах стоят янычары плечом к плечу. По беглому подсчету их было до пяти тысяч.
— Собаки! — прорычал Татаринов. — Кафтаны дарили! Предатели! Значит, правда, что Фомка Кантакузин посылал своего толмача к азовскому паше с упреждением.
Татаринов тщательно обдумывал, как начать осаду крепости. Он посовещался по этому поводу со своими старшинами и полковниками. На совещании все единодушно приняли план Татаринова.
На удобных подступах к крепости атаман расставил полки. Один некрупный отряд конницы он выслал в сторону Крыма, для того чтобы казаки могли своевременно отразить внезапный налет крымчаков в тыл штурмующих войск. Второй же такой отряд послал на Кубань для задержки кубанских татар, если б вдруг они вздумали прийти на помощь азовскому гарнизону.
Все это было проделано предусмотрительно и умно. Такая опасность действительно существовала.
Среди запорожцев был какой-то немец Иоганн. Он стал хвастаться тем, что он-де отлично знает подрывное дело и если б ему поручили, то он в два счета сумел бы прорыть подкоп под крепость и взорвать стену.
— А тогда пожалюста, — размахивал он руками. — Входи в цитадель.
Слух о немце дошел до походного атамана.
