— Ну? — сказала она, ожидая, чтобы я развернул его и поехал к ее дому, и к теплу, и — посмотрим правде в глаза — к Фрэнку.
Я поглядел на нее. Я был здесь не для того, чтобы ублажать ее. Я поставил первую скорость, свернул влево на асфальт и поехал на юг. Если она удивилась, то ничем этого не выдала.
— Это не твоя вина, — сказал я, — а Фрэнка. Она пожала плечами.
— Но ты не слишком промокла? Она скрестила руки на груди.
— Оставь меня в покое.
Шоссе усеивали ветки. Я ехал вверх осторожно, на второй передаче, а на поворотах ставил первую. Местами асфальт был залит жидкой грязью. Забитые кюветы превращали все понижения дороги в водные препятствия.
— Но чего он в конечном счете добивается?
— Что-что?
— Да Фрэнк, — сказал я. — Чего он хочет?
— Просто старается помогать, — сказала она с проблеском былой иронии. Она прикусила сломанный ноготь. Руки у нее были воспаленно-красными от холода. Я поставил отопление на максимум. (Мне хотелось согреть ее руки в своих. Мне хотелось ощутить их загрубелость. Мне хотелось ощутить ее пожатие.)
— В мире, набитом скверными идеями, — сказал я, — его идеи — самые скверные.
— О чем ты?
— Впустить меня, — сказал я. — Позволить мне разделять с ним его плоть. Для тебя ведь это не легче, чем для меня.
Несколько секунд Рейчел смотрела на меня, затем быстро отвела взгляд.
— Ты хотела что-то сказать? — спросил я.
— Ничего.
— Что?
Мы поднялись на гребень холма. Лес остался позади. Теперь на нас обрушилось все бешенство ветра. Я снова перешел с третьей передачи на вторую, потому что, как я ни осторожничал, на поворотах машину заносило. Потухший было дождь полил с удвоенной силой. Я включил противотуманные фары.
Она обернулась ко мне. По-моему, она пыталась рассмеяться.
— Ты думаешь, это был Фрэнк?
— Что?
— Ты думаешь, это Фрэнк решил разделить свое тело с тобой?
Видимость была такой скверной, что я различил перекресток только тогда, когда мы на него выехали. Я вжал педаль тормоза в пол, и машина мягко остановилась на обочине под указателем. Я дал задний ход и повернул в нужном направлении.
— Конечно, Фрэнк, а кто же, — сказал я. — Посмотри, как он подгоняет нас друг к другу, будто кусочки мозаики. Это очевидно.
На этот раз смех — если это был смех — добрался до ее губ.
— О Господи!
— Я не говорю, что он тебя не любит, — сказал я. — На свой ушибленный лад.
— Конечно, он меня любит, — подтвердила она. — Оттого он и согласился.
Я уставился на нее.
— Смотри на дорогу, — напомнила она. Я уставился на дождь.
— Прежде у нас все было хорошо, — сказала она. — Когда я покинула «Зеленые дороги», мне стало одиноко. Я чувствовала себя выжатой. Я чувствовала себя старухой. Фрэнк был… ну, он хотел помочь. Но дело в том, что он не слишком заинтересован…
— Черт!
— Вот почему я спросила его, не согласится ли он, чтобы ты…
Я засмеялся. Я подумал, что это шутка. Шутка в дурном вкусе, но…
Рейчел снова отвернулась к своему окошку. Я уставился на ее затылок.
— Нет, — сказал я, отчаянно желая, чтобы это было не так.
— И он сказал «да». Он согласился.
— Меня сюда водворила ты?!
— По взаимному согласию.
— По взаимному…
— Не сердись, — сказала она умоляюще. — Мы думали, что вы двое поладите.
Дождь немного поунялся. Ветер дул все так же свирепо. Я устал больше, чем полагал — все мои реакции стали теперь замедленными. Преодолевать в машине ветер, учитывать мощность двигателя, сделанного на заказ — все это не могло не сказаться.
— Пожалуй, мы это как следует не продумали, — призналась Рейчел.
— Я не верю тому, что слышу.
— Джерри, люди в реальном мире подлаживаются друг под друга, — голос у нее был старческим. — Они выстраивают отношения. Они идут на компромиссы. Они творят свое счастье из кусочков.
— Так в чем заключалась идея? — Я сглотнул. Слишком уж гротескным это было. — Фрэнк — по будням, я — на выходные?
— Примерно так, — сказала она и скрестила руки на груди.
Это не было правдой. Мои слова ранили ее, и теперь она просто защищалась, отвечая жестокостью на жестокость.
Если я требовался ей для секса, она могла бы получить меня в ту ночь, когда мы заново открыли ее коллекцию дисков. Но тогда она остановилась. Она хотела, чтобы мы подождали. Она хотела чего-то большего.
Чего же?
Ветер был таким сильным и ровным, что вокруг весь пейзаж выглядел пригнувшимся с запада на восток: живые изгороди, трава, ветки деревьев — все кренилось под косыми углами, трепеща, будто в любую секунду деревья, изгороди, столбы, крыши и даже наша машина могли быть подхвачены ветром и улететь.
— Прости, — сказала она, все еще прячась за стеной холода. — Ты всегда был моим любимцем, сам знаешь. Ты самый лучший актер из всех, кто играл у нас.
Это было уже слишком. Непереносимо было видеть ее такой — настолько замкнувшейся, настолько холодной. И я не выдержал, я выплеснул наружу все. Я сказал, как сильно люблю ее. Что всегда ее любил, с того самого мгновения, когда осознал свое существование, с той секунды, когда понял собственную природу.
И я бы рассказал ей больше. Я бы рассказал ей о всех случаях, когда следил за ней через замкнутую телевизионную систему, когда она работала в студии всю ночь напролет. Наблюдал, как растет ее мастерство. Видел, как она начала уставать. Понимал, что она стареет. Как я (и очень часто!) томился желанием вырваться из «Зеленых дорог», каким бы богатым ни был тот мир, и быть с нею в ее мире, реальном мире (что бы эти слова ни означали).
— Ну же, Джерри, — сказала она ласково, будто утешая ребенка, несчастного влюбленного мальчишку двенадцати лет. — Не огорчайся так.
Нестерпимо!
— Почему ты разговариваешь со мной в таком тоне?
— Потому что я сделала ошибку, — сказала она.
— Какую ошибку?
— Я хотела тебя для романтики. И не хотела чувствовать себя забытой.
— Но ведь ты можешь получить от меня все это! Она засмеялась.
— Я знаю. Как ты не понимаешь? Я знаю! Да только теперь, когда ты здесь, я пришла к выводу, что хочу вовсе не этого.
— Так чего же ты хочешь?
— Я думала, что сумею тебя изменить. Это превосходило всякое вероятие.
— ИЗМЕНИТЬ меня? Она засмеялась.
