прославленных людей и того, и более раннего времени. Во сны Стефана приглашенные прибывали из разных краев, это были искуснейшие охотники всех столетий. По устоявшемуся порядку охота начиналась с того, что загонщики из глубины пространства гнали на доблестных гостей стаи сов, соек и птиц-тьмиц, и тут начинался далеко не безопасный бой, причем случалось и так, что в деспотовом сне кто-нибудь из гостей мог серьезно пострадать. Так вышло однажды с византийским василевсом Андроником Комнином (хотя наяву он умер в 1185 году), для которого охота закончилась гибелью после схватки с крылатым лихом.
После охоты гости обычно беседовали с хозяином о музыке, например о новых замыслах доместикуса кира Исайи Србина. Речь могла зайти также об архитектуре, горном деле, медицине или поэзии, особенно о сочинениях милого сердцу деспота Григория Цамвлака. Под конец обменивались рукописями на греческом и латинском, тщательно сравнивали версии романа об Александре Македонском или предлагали друг другу разгадать к следующей встрече древние византийские загадки. Не мужское и не женское, когда умираем, друг друга рождаем? Поле – бело, волы – черны, пастух – перо, кто отгадает – молодец? А перед отбытием гостей подавали богатейшее угощение, составленное из самых разных блюд, причем, как правило, преобладали дичь и терпкое белое вино.
Среди того, чем деспот Стефан Лазаревич мог гордиться перед своими сотрапезниками, был и Любен. Ни у кого не было столь искусного сокольничего. Ни татарские мастера обучения птиц, ни великий валахский птиценос, ни тесалийские джерекары, ни османские шахинджибаши и шахинджии, ни господа фряги, грузины или ляхи, даже все вместе взятые, не могли сравниться с этим юношей. Конечно, все они читали известнейшее произведение императора Фридриха II «Об искусстве соколиной охоты», равно как и рассуждения на ту же тему грека Константина Манасеса, они украшали своих соколов золотыми колокольчиками, на особый щегольской манер затачивали их когти и клювы, они, стоило птенцам вылупиться из яиц, драгоценным змеиным жиром смазывали их крылья, чтобы не дать им срастись даже самую малость, но ни у кого из них птицы не были так избалованы сердечностью. И на каждой охоте было очевидно – там, где случилось быть сокольничему Любену, синий свод сна был чист и от сов, и от соек, и от тьмиц.
Отнюдь не столь редко, как это зачастую ошибочно думают, среди гостей государя Сербии присутствовали и дамы благородного рода. Они прибывали в одиночку или в сопровождении своих мужей, некоторые на равных правах участвовали в охоте, другие просто искали сильных ощущений, которыми изобиловали пути-дороги снов. Вот так и случилось, что статный Любен приглянулся византийской императрице Филиппе, второй жене кира Феодора Ласкариса, владыки Никейской империи, женщине настолько желавшей страстно и полностью отдаваться и рожать детей, что в своих снах она могла на двести лет опередить собственную явь. Как-то раз во время охоты прямо в лицо императрице бросились две сойки, жаждавшие напиться свежей армянской красоты. Супругу государя спас от беды сокольничий деспота, и она, понимая, что слов здесь будет недостаточно, поблагодарила его пожатием руки. А так как эта молодая дама не носила с собой обычных прикосновений, то, понятно, почему это маленькое выражение признательности очень быстро расцвело в повесть особой, любовной природы.
Каждый раз, когда Стефан Лазаревич отпускал на ночь своего приближенного, сокольничий Любен тайком встречался с императрицей Филиппой. Она появлялась верхом на белом коне, запыхавшаяся, прямо из далекой Никеи, из древнего 1214 года, закутанная в ветер, вся дрожащая от страсти. Он ждал ее на холме, раскрыв объятия, тоже трепеща. Встретившись, эта необычная пара пускалась в странствия по просторам снов, дивилась широте горизонтов или исследовала опасные ущелья, населенные страхами. Так госпожа и стройный сокольничий углублялись все дальше и дальше от дорог, любопытных глаз, возможных доносчиков, все дальше и дальше, пока однажды ночью не оказались у источника своей любви. Непреодолимое желание искупаться в этом ключе охватило их буйно и безрассудно. Они сбросили с себя одежду и обнаженными прыгнули в воду – одновременно и тут же устремившись друг к другу.
Нет такого водоворота, в котором бы что-то не нерестилось. А этот, находившийся в центре главного течения, в каждой своей капле содержал икринку сладострастия. Однако после той ночи Филиппа больше не появлялась. Сокольничий Любен ждал напрасно, прежний топот белого коня увядал, новый не прорастал. Сон юноши опустел. Конечно, жизнь возможна и с бесплодной явью, но от пустых снов существование истощается. Вникнув во все это, деспот Стефан Лазаревич дал сокольничему благословение. Любен оставил деспоту свою явь, чтобы она верно служила ему сколько сможет, простился, поцеловав своему господину руку и захватив с собой имущество, состоявшее из одного-единственного кречета, отправился за снившейся и утраченной полнотой.
Сначала сокольничий Любен двигался назад, к веку Филиппы родом из Малой Армении. Встреч с людьми он избегал, питался когда горькими, а когда сладкими плодами увиденного во сне. При необходимости из-за пазухи у него вылетал кречет, защищая путника от соек и сов. Следуя за лунной пылью с копыт белого коня, через двадцать семь месяцев, может быть, на день или два меньше, он достиг места, где следы коня пересекались с отпечатками ног трех человек. Кроме следов, сокольничий заметил в траве и кусочек пуповины. Между тем, от этого места следы резко меняли направление, и Любен пошел по ним – в сторону столетий будущего. Верный кречет летел впереди юноши, разгоняя птиц-тьмиц, а сокольничий шагал поспешно, не обращая внимания на заросли лет, через которые ему приходилось пробираться и которые медленно, но верно оставляли на его юном лице глубокие морщины.
Столкнувшись с тем, насколько хорошо Богдан разбирается в птицах, комиссия была заметно удивлена. Уже после нескольких его первых ответов и над всей аудиторией повисло ощущение, что этот абитуриент с мягким взглядом, непокорными волосами и стройной фигурой сдаст приемный экзамен по кафедре орнитологии без сучка и задоринки. Страницы дальнейшей беседы листались только благодаря заинтересованности председателя приемной комиссии, старичка с повадками утки-свиязи, готового неутомимо окунать голову во все новые и новые знания. Богдан говорил так, как только и мог говорить – охваченный трогательной нежностью ко всему птичьему миру. Старый профессор возвышал над кафедрой свою голую морщинистую шею, внимательно вникая в слова абитуриента. Некоторые науки можно изучать без малейшей доли преданности, для некоторых достаточно простого прилежания, но есть и такие, для которых единственная поддержка – истинная любовь. Этот юноша благодаря своим знаниям заслуживал особого внимания. Но еще больше пленял он тонкостью своих чувств. Именно отсюда рос мощный ствол того, что он говорил, ствол, усыпанный сотнями самых разных гнезд. Профессор про себя измерял разницу между двумя своими незаинтересованными сотрудниками и этим молодым человеком. Одной медленной мысли было ему достаточно, чтобы объять все, жалкое и бедное, что говорили оба ассистента. При этом множество стремительных мыслей не успевало охватить все ветви изложения будущего студента, все веточки его слов, всю крону его речи, населенную сотнями, а может, и тысячами видов птиц.
Неожиданно, будто почувствовав, что профессор думает о его способностях, ассистент, сидевший с левой стороны, подался вперед и выстрелил в Богдана вопросом, который, по его расчетам, мог вызвать у абитуриента смятение:
– Коллега, если я правильно вас понял, вы только что открыли нам, что, в частности, одна из естественных функций горлиц состоит в том, чтобы сопровождать души умерших до горнего мира мертвых?!
– Да, это так, – подтвердил Богдан.
– Но, видимо, только с точки зрения мифологии?! – подключился и другой ассистент, почувствовав, что первый нуждается в помощи.
– Нет. – Богдан ни на одно слово не отступил от сказанного им прежде. – Это действительно так, точно так же, как и то, что ворон отвечает за то, чтобы доставлять души умерших к дольнему миру. Готов утверждать, что и вы сами были свидетелем борьбы горлицы и ворона вокруг чего-то, что на первый взгляд не понятно поверхностному человеческому взору…
– А как же! Неоднократно. Да я и читал об этом, правда, в детских книгах! – Первый ассистент перешел в открытое нападение, острие иронии повредило фразу, которую, подобно ветке, выращивал Богдан. – Все же, коллега, если позволите, я подарил бы вам маленький совет. Скоро вы займетесь изучением науки, имейте в виду, что в науке таким вымыслам места нет.
Подобное непонимание обычно вызывает улыбку. Аудитория загалдела. Богдану показалось, что его окружают одни сороки. Один только старый профессор сохранял серьезность и выдержку, утихомиривая гам:
