выступать перед строем, что-то говорить мне тоже было не нужно, мы уже наговорились. Целый год готовились к этому дню, теперь наступил экзамен.
Казалось бы, пока они там смеются и базарят не по делу, их можно было бы накрыть, разбить и рассеять. Но с точки зрения рыцарского этикета это неправильно, мою фамилию станут полоскать на каждом углу. Нет, мы уже сделали свой ход, очередь за оппонентами.
И вот этот миг настал. Броневой клин ударил копытами и, сотрясая землю, нацелился пиками в середину нашего жиденького строя. Антон на полкорпуса выдвинулся вперед и стал ловить мой взгляд. Сегодня ударным кулаком будет командовать он. Я же, как правофланговый, пойду в тылу наступающей группы. Посмотрел на него, глубоко вдохнул, затем резко выдохнул воздух и кивнул.
– Внимание! Товарищи лыцарский корпус! – заорал он во всю глотку. – Ряды сдвой! К бою!
Вторая шеренга вклинилась в первую, и все развернули лошадей чуть правее. Все, кроме меня, вытащили из чехлов винтовки, щелкнули курками взвода и стали выбирать надвигающиеся цели. Никто не целился в середину, центр клина должен был лечь под перекрестным огнем пулеметов.
– Пулеметы! По четыре магазина! Лыцари! Полный магазин! – продолжил командовать Антон и на несколько секунд замолчал. Дистанция до противника двести пятьдесят метров, двести, сто пятьдесят! – Огонь!!!
Залп грянул нестройно. Молодцы ребята, значит, не просто нажали на курки, а стреляли прицельно. Одновременно, словно швейные машинки в ателье, застрочили пулеметы. Где-то над нашими головами, набрав самую верхнюю точку взлета, душераздирающе завыли мины. Наши лошади к этому привычны, а вот ваши – нет. Это вам не крылья гусарские.
Для самого хладнокровного воина семнадцатого века, не подготовленного к восприятию последствий действия моего оружия, сейчас на поле боя наступил сущий ад. Пули со стальными сердечниками прошивали кирасы и сметали гусар с седла. Передние лошади стали нырять головой вниз и на полном скаку опрокидываться на спину, всадники валились на землю и были затоптаны разогнавшимися задними лошадьми. Сквозь звуки стрельбы над полем боя слышались грохот падающего железа и крики отчаяния.
Часть лошадей от минометного воя взбесились, стали метаться из стороны в сторону. Даже татарочки моих вестовых дико ржали, припадали на передние ноги, а затем понесли в поле. При этом лица Паши и Славки, которые во время построения бронированного клина противника пытались демонстрировать невозмутимость смертников, после нашей стрельбы выглядели ужасно удивленными и испуганными.
За одну минуту прозвучало тысяча шестьсот пулеметно-винтовочных выстрелов. Весь фронт вражеского наступления оказался завален трупами и ранеными.
Данко тоже не спал. Минометный удар был нанесен по всем трем башням. Наиболее удачным оказался огонь левофлангового миномета, его четвертая мина вызвала очень мощный взрыв, видно, попала в бочонок с порохом. В результате половину башни разметало по округе, а часть стены, примыкавшая к ней, обрушилась в ров.
Правофланговый тоже неплохо поработал. Где-то на десятом выстреле жерло пушки, которая смотрела на подход к мосту, клюнуло вниз. И только из-за того, что зацепилась лафетом, который задрал хвост высоко в небо, она не слетела с башни.
Наиболее слабый расчет оказался на среднем миномете. Они швыряли мины и внутрь крепости, и под стену, но чаще всего в ров. В общем, совсем не туда, куда надо. Но швыряли очень быстро, мин выплюнули раза в два больше, чем прочие стволы. Хорошо, Данко перенес огонь всей батареи на центральную башню. Очень скоро надвратная пушка обрушилась вместе с воротами, а механизм подъема моста был разбит, даже натяжные цепи слетели.
Не дожидаясь, пока окончится минометный налет на башни противника, Антон, как только сам лично отстрелялся из винтовки, вбросил ее в чехол. Тут же правой рукой вытащил из ножен шашку, а левой – револьвер из кобуры. Шашкой завертел над головой, и мы сквозь шум и взрывы смогли разобрать его голос:
– Шашки наголо! В клин!
Все тут же повторили его манипуляции с оружием, вытащили и подняли вверх клинки. В это время откуда-то вернулись на взбрыкивающих лошадках Паша и Славка. Я крикнул им обоим: «Рядом со мной!» – и старшему вручил пику с родовым гербом.
– Марш-марш! – раздался крик Антона, и мы тронулись вперед на хаотически мечущуюся толпу противника, постепенно набирая ход. Центр шеренги пошел прямо, а фланги – наискосок, на сближение друг с другом. И уже на двадцатом скачке лошади меня с вестовыми плотно зажали внутри коробочки ударного клина.
Пройдя краем мимо горы трупов и агонизирующих тел некогда великолепных воинов и прекраснейших лошадей, мы врезались в деморализованную толпу противника, как горячий нож в масло. Лично мне достался всего один легкий конник, которого просто снял из револьвера, а также раненый, но яростный латный рыцарь, который пытался достать знаменосца Пашу длинным кончаром. Его я заколол шпагой. Больше мне повеселиться не удалось. Не дали.
Заметил еще действия моего вестового Славки. Тот как-то смог пробиться к безумно вопящему шляхтичу и взмахнул сабелькой. И не просто взмахнул, а отработал по шее наискосок всем корпусом. Голова его противника откинулась на спину, а из глубокой раны хлынул целый фонтан крови. При этом Славка оскалил зубы и что-то азартно закричал. Вот такие у нас ныне малолетние казачки.
Вдруг часть беснующейся и неуправляемой толпы противника, всадников пятьдесят, вырвалась и рванула с поля боя, мимо деревни на юг. Вот и настала очередь поработать нашему каширскому казаку, а ныне походному сотнику Петру Орлику. Я встал в стременах и высоко поднял над головой шпагу, покрутил ею и указал на убегающую полусотню. Буквально через мгновение, словно ожидали и горячили лошадей, в километре от нас из сада выскочила такая же по численности полусотня и устремилась наперерез деморализованному противнику. За такой расправой и чистым избиением даже смотреть было неинтересно.
Когда наконец вход в крепость освободился, я опять привстал на стременах и скрестил над головой руки. А Антон, не теряя драгоценных минут, увлек бойцов к мосту. Хреновая у нас связь и система оповещений, нужно было хотя бы горн или трубу придумать, а не командовать на мыгах, как Чингачгук. Чего-то не сообразил.
Участвовать в бою мне больше не пришлось. Крепость очистили и захватили за десять минут, в донжоне даже никто не сопротивлялся. Все, что осталось от гарнизона, это двадцать четыре молодых жолнера, которые быстро побросали оружие и сдались.
Во время боя на стенах замка три моих лыцаря получили пулевые ранения. А еще ранения разной степени тяжести имели восемнадцать казаков, и сейчас здесь уже стоял фургон доктора Янкова. С нашими бойцами он успел управиться и сейчас оказывал помощь раненым шляхтичам. Помогали ему моя Любка и еще несколько казачек.
К сожалению, с нашей стороны погибло одиннадцать казаков, однако противник за это заплатил богатую человеческую дань – сто семьдесят два человека убитыми.
Хозяин замка тоже погиб на поле боя, а вот злого и матерящегося пана Собакевича мне доставили. Его выловил дозор, который держал поместье в окружении. И если других беглецов казаки в стычке порубили, то этого доставили живым и невредимым.
Было уже поздно, начало темнеть, поэтому все разборки оставили до утра.
– Ненавижу тебя! – в исступлении орал он, брызгая слюной, а наши каширские казаки крепко удерживали его связанные руки. – Весь род твой ненавижу!
– А ну! Веди себя достойно, тварь! – подошел Петро Орлик и зарядил Собакевичу кулаком по печени. – Ты и моего батьку убил. А здесь, среди казаков и казачек, есть еще тридцать шесть человек, у которых ты отобрал близких людей.
– Да он вообще гнида позорная! – выкрикнул казак Сашка Черный, фамилия которого соответствовала внешнему виду. Он и вправду уродился очень смуглым, его бабушка была арапкой. – Здесь две сотни девок из его родного села. Они могут порассказать о нем всякого.
