Дом без номера

Я даже устроился работать и некоторое время бегал официантом в ресторане на какой-то «плаца». Или это уже была «стрит»? Не помню. Мне это быстро надоело.

В общем, не волнуйся за меня, братец. Я даже отсюда слышу, как ты ругаешься и бежишь к телефону. Это ты зря: мне сюда невозможно позвонить.

С деньгами у меня теперь хорошо. Золото для меня никогда не имело большого значения, ты же знаешь, – был бы кофе в чашке и конфеты в карманах. И саксофон… Брат, видел бы ты мой новый саксофон – он прекрасен! У меня нет слов ни на одном языке, чтобы описать этот инструмент. Мне его подарила одна слепая женщина в обмен на рассказы о Париже и чистку камина. Кстати, моя помощь по хозяйству понравилась ей гораздо больше сказок. Вот так вот.

Сейчас я в Таллинне, по утрам играю на саксофоне свинцово-серому небу. Здесь любят уличных музыкантов. А по вечерам брожу по городу и подслушиваю чужие сказки.

Я вернусь, брат, обязательно вернусь, как только наберу новых историй!

Ты уж прости, что я свалил на тебя свои обязанности, но кто-то же должен этим заниматься. У меня пока нет сил.

Я привезу тебе новый зонт взамен того, что когда-то позаимствовал да так и не отдал. Он гораздо лучше твоего старого – с ним бродил по Нью-Йорку сам Том Уэйтс! Он потом забыл свой зонт в одном кафе, где я его и нашел. Это роскошный, огромный черный зонтище, и тебе он обязательно понравится! Может быть, ты даже простишь мне ту дурацкую историю, когда я прихватил по ошибке твой и все стали думать, что я всегда ходил с ним.

Я скоро вернусь, брат. Береги себя и не волнуйся. Ты всегда слишком много беспокоишься».

* * *

«Здравствуй, братишка!

Спасибо за письмо, получить от тебя весточку было очень приятно.

А не зашел ты все-таки зря. Хотя не мне это решать: ты же старший брат и всегда всё лучше знаешь… Ладно-ладно, не хмурься! Можешь поворчать на меня, если тебе станет от этого легче.

Спасибо за зонт. Посылка пришла вовремя, у нас начался сезон дождей. Я говорил тебе, что переехал? Конечно же, не говорил – мы не болтали уже не одну сотню лет.

Говорят, у вас в Таллинне погода не очень. Когда надоест музицировать в пустоту, приезжай ко мне на Маури. Здесь яркое солнце, синее небо и белый песок. И вулкан поблизости! Когда становится грустно, я поднимаюсь на его вершину и, спустив ноги в кратер, смотрю на горячую лаву. Ты же знаешь, мне всегда нравился жар. А ты любишь дождь и сырость – наши тропические ливни должны прийтись тебе по вкусу.

Сколько лет прошло, как мы поменялись местами? Уже и не помню.

Знаешь, мне понравилось быть добрым! Это странное, немного щекотное чувство, как будто под кожей у меня растут перья, не причиняя боли, и всё время хочется смеяться.

Ты спрашивал, не злюсь ли я на тебя. Не злюсь. Наверное, ты правильно сделал. Твоя музыка действует на людей не хуже придуманных мною снов. И я уже не такой беспокойный, как раньше. Каждый день смотрю на море, на солнце (я единственный, кто тут смотрит на него без очков), и мне хорошо – тихо и спокойно.

Так что не торопись, братишка. Возвращайся, когда сможешь. А я буду, как последний пижон, бродить под ливнем с зонтом, с которым гулял по Нью-Йорку сам Том Уэйтс. Сказать по правде, я всегда мечтал немного побыть пижоном.

А ведь мы с тобой похожи, несмотря на разницу в пять сотен лет, правда?

Хорошей ночи, братишка! Возвращайся, когда в твоей душе наступит утро».

* * *

«Ты и есть пижон!

Рад, что ты наконец-то нашел себе местечко по душе. Иметь свой дом – это очень важно.

Ты прав, мы действительно вовремя поменялись местами. Знаешь, меня сейчас совершенно не тянет философствовать. Давай-ка я лучше расскажу тебе, где я.

Я в Питере! Удивлен? Вижу, что не очень. Сижу в пабе и смотрю на людей, которые выходят из зала после моего концерта. Это ведь так просто – отыграть концерт, стереть лицо и выйти в паб. Я закрываю глаза и настраиваюсь на души проходящих мимо. Это непередаваемое чувство. Знаешь, похоже, из меня получился хороший музыкант. Почти в каждой душе звучит фрагмент какой-нибудь из моих сегодняшних песен. И это хорошо, потому что завтра будут другие. Эти, сегодняшние, забуду даже я сам.

Вот сейчас допишу письмо и сяду сочинять новую песню. Пожалуй, она будет про яркое солнце, синее небо и уснувший вулкан, в жерле которого живет один волшебник. И пока спит вулкан, этот волшебник тоже дремлет…

Никого не напоминает?

Хорошего тебе утра, брат! Спи. Даже отсюда я смогу посторожить твой сон».

* * *

Герцог дочитал последнее письмо и задумчиво посмотрела на притихшую Цилю.

– Знаете, я думаю, что вы должны положить все эти письма обратно в ящик. Наверное, только так они и могут получать весточки друг от друга. Я не знаю, как это работает. Но, должно быть, дело в этом.

Циля подумав, кивнула. Новый жилец ей нравился всё больше и больше. Вечером, когда он, распаковав вещи, позвал ее на прогулку по городу и оказалось, что двое приезжих знают Петербург гораздо лучше его коренных жителей, она уже была готова в него влюбиться.

Но и здесь Герцог опередил ее.

Глава 47 Блюз старушки Дейзи

Вы, часом, не подумали, что один из этих братьев, музыкант, – это Билли? Конечно, нет!

Каждый музыкант чем-то похож на других, но каждый сам по себе. Если он, конечно, по- настоящему талантлив. Те из них, кто не тарабанит по клавишам и не рвет струны, а рождает музыку душой, частенько приходят в Цилино кафе, а порой и устраивают в нем концерты. Платы при этом не берут: внимание слушателей – лучшая награда. А посетители в этом кафе особые. Да вы и сами это знаете.

Каждый приходит к музыке своим путем, вот как Билли. Кому-то помогают. Иногда тебя направит на нужный путь дружеский тычок или даже хороший пинок. А иногда ты сам укажешь кому-то дорогу к настоящему мастерству.

Опять я про путь… Когда же я-то наконец смогу вырваться?! Моя флейта становится всё тяжелее, словно она уже не верит в меня.

Иногда я слышу, как вздыхает Дом. Он тоже притих и ждет чего-то. Это не похоже на привычное ожидание чуда или подарков на Новый год, если так вам будет понятнее.

Я и хотел бы уйти, но по-прежнему не могу. Прости, Коломбина! Поругай меня, может, тебе станет легче.

Ладно, хватит уже мне жаловаться. Давайте просто послушаем блюз!

Конечно, никакая она была не старушка. Но когда тебе одиннадцать, люди старше тридцати кажутся по-настоящему старыми. И ты думаешь, что уж им-то никогда не было одиннадцать лет, а если и было, то давным-давно – еще когда по земле ходили динозавры.

Дейзи было тридцать четыре. Она жила у реки, в старом доме с круглым окном. В городе этот дом пользовался дурной славой из-за своей непохожести на другие жилища. В частности, из-за огромного окна в гостиной: куда бы вы ни пошли, дом словно наблюдал за вами этим круглым глазом. А еще из-за странной таблички с надписью «Регина», прибитой над входом. И, конечно же, у него имелась башенка. Какой загадочный дом без башенки? Кривоватая, она как будто осталась от другого здания, которое раньше стояло на этом месте.

Дейзи любила шутить, что ее дом когда-то был за?мком: и башенка, и окно остались с тех времен. Она гордо звала его поместьем «Регина» и чувствовала себя совершенно счастливой.

В детстве Дейзи пострадала на пожаре, и что-то тогда случилось с ее глазами – с тех пор она не могла смотреть на яркий свет. Поэтому даже в пасмурный день ходила в стареньких темных очках, которые в обрамлении коротких и жестких рыжих волос придавали ей особый шарм. Сама Дейзи клялась, что такими волосы стали после пожара, раньше она была блондинкой цвета спелой пшеницы и меда. Кстати, именно