— Из главного по организованной. Попрошу предъявить паспорта.
Блондинка живо оглянулась на дверь. Грохотал поезд.
Пожав крутыми плечами, блондинка полезла в свой красный сапог и достала из-за голенища паспорт.
— Тэ-аак, — возвращая паспорт, сказал Номер Один. — Кравченко Зинаида Михайловна, ну что будем с вами делать, Кравченко, что?
Машинально поддернул ширинку.
Ночной поезд набрал скорость. На столе дребезжали бутылки с водой и два казенных стакана.
— Дверь запрем, — предложил он.
Девушка пожала плечами. Она немного как бы вылиняла.
Запер купе, посидел, с удовольствием вперившись в блондинку. Она слегка повела головой туда-сюда, как будто ей был тесен воротник, и стала упорно смотреть в окно.
Дальше Номер Один не знал, что предпринять. Надо было действовать как в кино. Быстро.
Но тут в животе резко буркнуло, покатилась волна голода. Не ел ничего со вчерашнего дня?
Номер один, спеша, полез в чужой рюкзак, покопался, вынул сначала бутылку финской водки, потом целлофановый пакет с жареной курой, ого! Затем небольшую пачку салфеток (чья-то мать собирала), бутылку с какой-то красной мутной водой, нарезанный белый хлеб и сказал девушке:
— Хочешь подавиться?
Она значительно произнесла:
— Спасибо, молодой человек, я сыта (мы-ладой нараспев, южные кровя).
— Ух ты, какие мы, — заметил Номер Один. Блондинка мельком посмотрела на него и как бы выпрямилась.
— Очки сними, — потребовал Номер Один властно (а руками раздирал куру).
Она сволокла очки. Так она была ничего, такая крепкая баба, белокурая (или парик), загорелая, слегка подкрашенная, очень черные брови и (внимание) оказались под очками ярко-синие очи.
— Какие у вас глаза, однако, — отметил он. — Синие как море.
Помолчали.
— Никогда не видел ни у кого таких глаз. Васильки!
— Та тю, та эта линзы, — (упирая на букву «а», объяснила блондинка).
— Я тебе налью водочки? Наша водочка, ваши стаканчики.
— А налей.
Уже спокойная стала баба. Розлил водку.
Номер Один быстро выпил, налил еще, выпил.
— Пожрешь со мной?
— Та не, не буду. Я уже покушала (пыкушала).
Внезапно она попросила его выйти:
— Переоденусь.
— Как хошь.
Вышел, поваландался некоторое время в сортире, вернулся.
Она полулежала в каком-то блестящем халате, накрывшись до пояса одеялом с простыней.
Быстро выпил еще, тут же слопал тощие полкурицы, чавкая и вытирая руки о казенный пододеяльник, потом ножом вскрыл банку черной икры и съел полкило с помощью хлеба, а затем, когда хлеб закончился, с помощью пальцев. Стал рыгать. Дальше нашел там же в рюкзаке теплый пакет с пирожками. Заготовили как на маланьину свадьбу. Пирожок один просквозил, но дальше все.
— Выпей, ты чо, — потребовал он и протянул ей стакан.
Она отпила глоточек, вытерлась его салфеткой. Аккуратная. Посмотрим, какая ты.
Поикал, отхлебнул оранжевой бурды. Компот? Сладкость какая. Фу.
В купе открылась дверь, некто блондин, загорелый до копчености, заглянул. Тоже отдыхал, видно, на море.
Так, скользящий взор. Веером.
— Чо надо, чурка? Из главного по организованной! (Тронул нагрудный карман). Вашш документы?
Тот сразу задвинул дверь.
Те довески, ребята школьники, вот придурки, все побросали, обрадовались, что уезжают, столпились в тамбуре, вот и сидят сейчас без еды.
А ты следи! Ты смотри за собой! Нечего тут!
Икота одолевала. Выпил еще компоту.
Воспитывайте тревогу, внимание и бдительность!
Валера поболтал оставшейся водкой:
— Выпьешь? А? Выпьешь?
Она что-то пробурчала как бы засыпая. Валера жаждал действий.
— Такк!.. Проверка багажа проверка и руу-ручной клади! — выпалил он.
Встал, запер дверь.
Ловко достал из-под ее подушки сумку. Быстро присела.
В сумке был кошелек, битком набитый долларами.
— Фальшивые, — сказал Номер Один тревожно. — Берем на экспертизу. Что же так, гражданка, а? Лежите, лежите.
Внезапно, как буря, налетел, толкнул ее. Спрятал деньги во внутренний карман. Был необыкновенно доволен, спокоен.
— Нам уже с вами спать, однако, надо, — мягко продолжал он. — Где я вас мог видеть? Вы по телевизору выступали?
Она тем временем отвернулась к стене, всем своим видом показывая, что спит. А сама явно хотела крикнуть.
Валера допил водку.
Речь неслась скачками с неожиданными припевами, когда встречались непреоооодолимые звуки.
— Ты хорошая девка, — сказал он просто-просто. — Знаешь? Поэму Лермонтова «Сашка» знаешь? Я могу читать хоть всю ночь. Я не люблю худых. Дцп. Дощечка два прыща. Мой отец говорил так. Почем твои мослы?
Не дрогнула.
Продолжаем. Язык развязался, треплется. Мы уже привыкли болтать как ни в чем не бывало. Я ухожу, я ухожу.
— Он приставал к одной Светке с нашего двора. Мы стояли на втором этаже… Это было что ли в восьмом классе, да! В парадном пиво пили, — слегка заплетаясь, болтал Валера. Травить байки про эти дела — хорошее начало. Надо подготовить бабу. — Она вообще была у нас это… новенькая. Они только к нам во двор переехали. А отец мой пьяный был, шел с получки. На Светку глядит, никогда не видел, деньги вынимает: «Почем твои мослы». Что-то ему померещилось. Мы начали ржать. Отец смешной был. Я его зарезал. А ну повернись, лица не видно.
Вынул ножик из кармана. Повертел в пальцах очень ловко, нагнулся, провел лезвием (плашмя) по ее голой руке. Ого, кожа стала куриная! Опыты над людьми, так сказать.
Она дернулась, почему-то потрогала часы на этой руке. Легла на спину. Глаза зажмурила. Хорошо. Интересно даже.
Сел к ней.
— Руки убрать. Так. Руки! (Пыталась прикрыть грудь).
— Но я был несовершеннолетний, посидел на зоне до восемнадцати и все. Даже гроб нес с перевязанной головой. Отец сотрясение мозга мне устроил. Белый бинт, в больнице перевязали и на похороны отпустили. О невыезде! Мама не могла идти… Только что на брата похоронка пришла… Погиб при исполнении и так дальше. И тут я и отец. Он меня тубареткой по кумполу. Я его ножом хлебным… Пределы защиты. Да. Ну вот. Эт самое (мат неуклонно рвался из уст), я люблю женщин. У меня три жены.
Легкий намек на интерес на ее лице. Трусит, однако. Глаза закрыты, губы пытаются как бы иронически изогнуться. Надежда на человеческие взаимоотношения. Презумпция гендерной это…
