жалости. Через час или два, покидая большую комнату, в которой, несмотря на обилие вещей, царил воздух, они расставались с хозяйкой радостно-растерянно и почтительно. И возвращались часто опять. Но самыми большими событиями в ее жизни были организованные экскурсии — из Дома ученых, университета, различных НИИ.
Иногда она устраивала музыкальные вечера. Ей было уже далеко за восемьдесят. И странности ее, чудаковатости люди неглубокие склонны были объяснять возрастом, но разумнее и истиннее это было объяснить любовью. Любовью к тому, что составляло ее жизнь. Ее все чаще мучила мысль, что эти портреты, пейзажи, и фарфор, и разные редкости почти никто не видит. Ведь бывали дни, когда не удавалось затащить к себе ни одного человека — все бежали по неотложным делам, и бывали месяцы, когда она не видела ни одной экскурсии. Она жаловалась Тамаре Владимировне Буевской на то, что сокровище ее похоронено. Она страдала. И тогда Тамара Владимировна начала искать музей…
Хотелось, чтобы он был недалеко от Москвы и располагал новым, большим помещением (не для запасников ведь дарят). Этим пожеланиям и отвечала Тула. Буевская однажды вернулась оттуда с большой радостной вестью: можно писать завещание! И можно начать передавать еще при жизни…
Елена Васильевна писала, переписывала, уточняла, чтобы не нарушить сложной цельности дара…
Работа над завещанием потребовала от нее не меньше усилий, чем последнее — за несколько лег до этого, в день ее восьмидесятилетия, — восхождение на Эльбрус. Тогда она ощутила, что жизнь исполнена, завершена, большая-большая жизнь, в которой были войны, битва за жизнь, сыпнотифозные ночи, и любовь, и горы, и старые картины. Это было ее последнее восхождение. Больше ей не разрешили подниматься в горы.
Тогда-то в переулках и появилась старая, скромно одетая женщина, останавливающая незнакомых людей… И все чаще и чаще поднимался к ней по лестнице с лекарствами старый-старый человек, некогда остановленный на Невском ее портретом в витрине художественного салона…
Теперь этот портрет можно увидеть в Туле — он переехал туда с коллекцией. На вас посмотрит юная женщина, увенчанная каким-то диковинным пером, посмотрит умиротворенно и умудренно, будто обещая: «Я сегодня тебя одарю небывалыми в мире дарами», посмотрит с той нерастраченностью чувств, с той жаждой любви и понимания, на которые человеческое сердце не ответить не может.
ФРАГМЕНТЫ ИЗ БУДУЩЕЙ КНИГИ
1. Д. М. Марков: возвращается к народу
«Я внимательно слежу за всеми сообщениями, которые появляются в газетах и журналах. Хочу сообщить вам, — хотя вы, наверное, и сами обратили внимание, — о двух самых крупных дарах: члена- корреспондента Академии наук СССР А. А. Сидорова и В. С. Калабушина, человека менее известного, чем А. А. Сидоров, но тем не менее тоже замечательного.
Поскольку вы все время пишете о высших целях собирательства, вам интересно будет узнать, как распорядились эти два коллекционера собранными ими богатствами.
А. А. Сидоров — известный искусствовед передал в Музей изобразительных искусств имени Пушкина семьсот рисунков замечательных художников XV–XX веков, В подаренной им народу коллекции есть даже рисунок великого Брейгеля! Но на этом маститый коллекционер не успокоился, он передал вскоре Третьяковской галерее семь тысяч — подумайте, семь тысяч! — работ русских и советских художников. Какая широта души, размах, щедрость. Вот уж действительно собирал человек не для себя — для народа, для всех нас.
Какой-нибудь маловер усмехнется: нашли чем удивить, ведь это не „рядовой“ человек, а крупный, известный ученый! А вот вам дар „рядового“.
В. Калабушин, он инженер, ряд десятилетий работал на Дальнем Востоке. Серьезно и страстно он увлекался искусством Дальнего Востока и собрал коллекцию, в которой есть вещи уникальные. У него одного они и были. Даже в Эрмитаже отсутствовали. И тоже передал государству — в Музей восточных искусств. При этом он передал и богатейшую библиотеку, тоже по искусству Востока.
Дар его оценивается более чем в миллион рублей!
Не буду утомлять вас менее масштабными историями, но, кажется мне, государство никогда еще не получало от коллекционеров столько даров, как в последние годы.
2. В. В. Селивонов: мой дар
«Статья Евг. Богата „Время дарить“ побудила и меня решить вопрос о дальнейшей судьбе моей коллекции.
В течение ряда десятилетий я собирал боны и монеты различных стран и веков. Сегодня в моей коллекции имеются достаточно редкие вещи: железная монета с изображением серпа и молота, отчеканенная в 1918 году в Германии, в округе Вейсенфельс, где был создан Совет рабочих, крестьянских и матросских депутатов, разгромленный в том же году (эту монету можно рассматривать как реликвию немецкого рабочего класса); бумажные ассигнации Великой французской революции; итальянские денежные знаки времен Гарибальди; бумажные американские доллары времен борьбы между Севером и Югом…
После публикации статьи „Время дарить“, где рассказано о художественной картинной галерее в городе Чайковском, я обратился в партийные и советские организации этого города с просьбой о том, чтобы они приняли и мой скромный дар — мою коллекцию.
С моей коллекцией, которую я начал собирать в 1923 году, когда вступил в отряд юных пионеров- ленинцев, и собирал всю жизнь, я расстаюсь сейчас с чувством большого удовлетворения.
3. Г. Ситников: время и вещи
«В последнее время многие наши писатели пишут о власти вещей над человеческими душами. Хочу поделиться некоторыми моими мыслями, мыслями человека, который любит вещи и в этом смысле, может быть, является одним из прототипов ваших отрицательных героев.
В красивых вещах запечатлен человеческий труд, мастерство и любовь к человеку. Соприкосновение с ними не может не радовать, потому что в них, в этих вещах, тепло рук подлинных мастеров. Особенно относится то, о чем я говорю, к вещам старинным…
Но… То, о чем я напишу вам, можно было бы начать и без „но“, но…
Опять „но“! Когда речь идет о вещах, это „но“ непременно возникает. Будто бы надо в чем-то оправдываться. Да не собираюсь я оправдываться ни в чем! Я лишь хочу сказать вам, что вещи живут в
