Урок

понравилось, они навалились, подарков не обнаружили — и деда-мороза не стало. Когда их арестовали, они не говорили «дед-мороз». Они говорили «мужчина». И то, что для них деда-мороза не существовало, не менее, пожалуй, страшно, чем то, что они убили человека. А если быть совершенно точным, то они и убили именно потому, что не было для них деда-мороза — не было чуда…

«…Атеисту, — полемизирует далее с моими сочинениями В. Уваров, — иконы не даруют даже эстетического наслаждения. Ценность иконы, любая, даже чисто эстетическая, воспринимается лишь верующим в бога. Любое отношение к любой иконе некощунственно, тем более и слово это также поповское… „Человек не может жить без святынь“, — пишете вы в одной из ваших статей. Давайте добавим — верующий человек. Вызывает возражение и ваша формула „неблагоговейное отношение к святыням“. Поймите, это крик души человека, глубоко верующего в бога, в богов! Для меня, воинствующего атеиста, все это неприемлемо».

Мне захотелось написать инженеру Уварову, что он, по существу, усиливает, утверждает религию, даруя ей монополию на то, без чего человеческая жизнь бедна. Он забывает о великой творческой цели подлинного атеизма рождении безрелигиозной нравственности, нравственности коммунистической, наследующей все лучшее, что содержит-си в этическом опыте человечества.

Мне кажется, что нет ничего более враждебного атеизму, чем фанатизм, не обладающий созидательной силой, — тем более фанатизм машинопоклонника: ведь для инженера Уварова и разум не больше чем хорошая, быстродействующая машина (впрочем, он и является ею, метафизически оторванный от чувства, от нравственного суждения, от моральной оценки). Сегодня мало отвергать бога. Важно — во имя чего?!

Хотелось обо всем этом написать автору сердитого письма. Но еще одно чрезвычайное происшествие помешало: я почувствовал, что если и напишу ему, то письмо злое, безжалостное, и вовсе не написал. А ЧП действительно неслыханное: в одном городе на могильной плите героев войны изнасиловали девушку… Понимаю всю исключительность данного факта, но и один-единственный, он заслуживает, по-моему, осмысления.

Когда мы говорим о безнравственности, то имеем обычно в виду отсутствие этических установок, этической ориентации, безразличие к идеалам, подразумеваем, что у человека нет чувства моральной ответственности, души, что он неблагоговейно относится к тому, что нам дорого…

В данном случае мы имеем дело с иным явлением — с безнравственностью воинствующей. При рассмотрении этой безнравственности стоит сосредоточиться не на том, что отсутствует, а на том, что наличествует, ибо в основе ее лежит совершенно определенная установка — на кощунство, она ориентирована на «антисвятое». Она не безразлична, она ненавидит. И она не довольствуется неблагоговейным отношением к тому, что нам дорого, ей надо дорогое унизить, растоптать. У тех, кто совершает это, вакуум заполнен: отсутствие перешло в наличие. И именно поэтому отсутствие у человека духовно-нравственного начала социально опасно.

2

«Не надо забывать суждения Сухомлинского о том, что мировоззрение не только система взглядов на мир, но и субъективное состояние личности.»

(Б. Марков, Вологда).

«Отрывать идейное воспитание от нравственного, как это иногда делают, не менее опасно, чем отрывать развитие ума от роста души.»

(Б. Васильева, Чита).

«Мне кажется, что нам всем надо хорошо усвоить положение XXV съезда КПСС о единстве идейно- политического, трудового и нравственного воспитания. В нем содержится точный методологический ключ к решению вопроса о формировании цельной человеческой личности.»

(Д. Павлов, Москва).

Положение о единстве идейно-политического, трудового и нравственного воспитания означает, что любая из этих частей играет незаменимую роль и надо сочетать их в формировании личности нового человека, его мировоззрения. Мне как писателю в этой формуле дорого четкое напоминание о важности воспитания нравственного, которое рассматривалось одно время как само собой разумеющаяся составная идейно-политического.

«Уроку» был посвящен ряд дискуссий в школах, библиотеках, институтах. Мне запомнилось выступление одной учительницы литературы, которая утверждала, что лично она не сталкивалась в жизни с жестокостью подростков. «Неужели никогда?» — раздалось в большом зале несколько голосов. Учительница литературы, радостно возбужденная речью (она говорила до этого о выпускных вечерах, экскурсиях, балах-маскарадах), смеялась, повторяя: «Что поделаешь, никогда!» Но когда она уже собралась уходить, кто-то в зале настойчиво повторил: «Неужели никогда?» И учительница вдруг задумалась: «Нет, был один случай». Помолчала, видимо восстанавливая его в памяти, добавила. «Давно, пятнадцать лет назад, когда я на юге работала». Чувствовалось, что это воспоминание ей неприятно, что оно отравило ей радость от удачного выступления, но она была честным человеком и поэтому заставила себя рассказать, что было тогда, на юге, пятнадцать лет назад.

— Была большая экскурсия, я и мой коллега-ботаник повели ребят в лес на несколько дней, чтобы они лучше узнали деревья и травы, и вот вечером обнаружилось, что нет одного маленького мальчика, то есть маленького по росту, по телосложению. — Она опустила руку ниже края трибуны, показав меру его телесной беспомощности. — Ну, товарищи его, пятеро, он был в их компании шестой, успокоили нас, будто бы сестра его нашла, забрала… А через семь дней, когда мы вернулись, то узнали, что его дома нет, и пошли и лес искать… Они, пятеро, привязали его к дереву и оставили привязанного. Мы его нашли на десятый день… — Она поежилась. — Конечно, жестокость, хотя и неосознанная. Поначалу играли…

В зале стояла нехорошая тишина. Но учительница на трибуне первой попыталась разрядить напряжение:

— Мы потом читали в этом лесу, у костров, «Мать» Горького, «Разгром» Фадеева, «Как закалялась сталь» Островского. Мы устроили конкурс на лучшее исполнение стихов Маяковского о революции…

После дискуссии я подошел к учительнице, чтобы узнать, почему она уверена, что это чтение у костра и этот поспешно устроенный конкурс — самая действенная мера в борьбе с жестокостью. «Я полагаю, — ответила она несколько запальчиво, — что подобные мероприятия воспитывают молодежь идейно, а тем самым и нравственно. Человек, идейно воспитанный, безнравственным быть не может». — «Мне кажется, — возразил я, — что истина у вас поставлена на голову: суть в том, что человек безнравственный не может быть идейным. Богатство идейное неотрывно от этического. И это доказывает — и в жизни, и в литературе этика революционеров, то есть тех, кому, по замыслу, ваш конкурс и был посвящен. Они воспринимали идеи революции не одним умом, но и сердцем, и они жертвовали ради них жизнью, потому что были высоконравственны, человечны… Опасно, да и несерьезно умалять роль идей- но-политического воспитания, но само по себе, в отрыве от нравственного, автоматически оно личность нравственно содержательной не делает…» — «…как и воспитание нравственное, — заострила она, — не делает автоматически личность содержательной идейно». — «Вот и надо, — убеждал я ее, — сочетать, добиваясь целостности духовного мира человека». — «А мы и сочетаем», — согласилась она уже миролюбиво и перечислила темы сочинений, которые пишут ее ребята.

Это были хорошие темы. О самом радостном дне. О самом хорошем человеке. О самом любимом