Вряд ли кто из родных обрадовался, увидев, как Бэннер поднимает таз мокрого белья и развешивает его на веревке. Но на следующее утро после визита Ма она решила, что стирка больше не может ждать ни дня. Белья накопилась целая гора. Кроме того, работа отвлекала от горьких мыслей.
Ей не хотелось об этом думать.
Но ни о чем другом она думать не могла.
Джейк ее не любит. Он ее жалеет. Вся его нежность, ласка, заботливость, рвущие душу поцелуи вызваны жалостью, а не страстью.
Ох, убила бы его!
Что ей теперь делать?
Бэннер знала, как люди относятся к девушкам, которые начали «вести семейную жизнь» до свадьбы. Их уже не побивают камнями на улицах, но репутация их погибла безвозвратно. Почти всегда отец ребенка остается неизвестным, ему все сходит с рук, а весь позор достается девушке. Семье приходится выдумывать поездку в Европу или больных родственников на Востоке, чтобы оправдать ее исчезновение. Но все знают, что она уехала, чтобы родить незаконного ребенка. Часто ни девушка, ни ребенок не возвращаются в родные места.
Родители никогда ее не простят. Бэннер была уверена в их любви и не боялась изгнания. Как бы она их ни опозорила, они ее не выгонят. Но они будут навеки разочарованы. Неужели она им мало боли принесла одной любовной катастрофой? Смогут ли они выдержать еще другую?
А сможет ли сама она?
Должна. Даже если хочется умереть, нужно жить ради ребенка. Бэннер поставила таз под веревку и провела рукой по животу. Страшно и чудесно было думать о том, что она носит в себе дитя. Дитя Джейка.
По щеке скатилась слезинка, и Бэннер фыркнула. Он об этом думает не больше, чем о ней. Ребенок будет для него такой же обузой, как и она. Он стал ее управляющим не потому, что так захотел. Он остался из чувства ответственности за то, что произошло в конюшне. Он считал, что обязан этим искупить вину перед ее родителями за то, что испортил их дочь. Выплатить таким образом вознаграждение за ее девственность.
Но ей не нужна жалость подобного ничтожества! Кто такой Джейк Лэнгстон, чтобы жалеть ее?
С ним для нее все вокруг рухнуло. Ее даже не радует стадо курчавых рыжих герефордширок, пасущихся на огороженном пастбище. Когда коров гнали мимо дома, она махала рукой и радостно кричала, стоя у парадной двери, но делала это только ради работников. Для Джейка у нее нашелся лишь ледяной взгляд, полный презрения. Он понял намек. После их ссоры он ни разу не ел с ней вместе. Даже не приближался к дому.
Джейк, Джейк, Джейк.
Почему она не может не думать о нем? Почему не может забыть сладость его ласк, нежный голос, прикосновение его рук, вкус его губ? У нее совсем нет гордости. Тело взывало к нему, а ум изгонял. Почему она такая дура – любит мужчину, которого должна презирать?
Бэннер согнулась и взяла из таза нижнюю юбку. Слишком быстро распрямилась, потянув нежную кожу вокруг шва, и поморщилась от боли. Повесила юбку, да так и осталась стоять, держа руки на веревке, отдыхая, глубоко дыша, чтобы отогнать усталость. Если ей поддашься, она повиснет тяжким грузом и вгонит в неподвижность.
Разумеется, Бэннер обратила внимание, что месячные прекратились. Но приписала это переживаниям из-за свадьбы, усталости после переезда на собственное ранчо и трудностям налаживания хозяйства. Ей и в голову не пришло, что она носит ребенка Джейка.
Но беременность, словно чтобы доказать, что с ней нельзя не считаться, уже начала проявлять себя. Затрудненное дыхание и бессильная усталость были не послеоперационным осложнением или результатом применения эфира. Иногда накатывали волны головокружения.
Как сейчас…
24
– Что это?
Трое мужчин, надрезавших корове ухо, чтобы пометить ее, выпрямились. Они застыли на месте, а корова тем временем выпуталась из веревок. Рэнди первым произнес вслух вопрос, возникший у всех.
– Похоже на три пистолетных выстрела, – предположил Пит.
– Так оно и есть. – Джейк помчался к Бурану, привязанному за изгородью, и пролез под колючей проволокой. Заметив, что остальные следуют за ним, он приказал: – Оставайтесь здесь. Выстрелы доносятся от дома. Если Джим или я через пять минут не вернемся, пусть один из вас переправится через реку и позовет всадников из Излучины, а другой подкрадется к дому и посмотрит, что там происходит.
Он вскочил в седло и пришпорил жеребца. Тот помчался галопом. Всего несколько минут назад Джейк послал Джима в сарай за клещами. Может быть, парень выстрелами звал на помощь? Не случилось ли чего-нибудь с Бэннер?
Эта мысль гремела в мозгу под топот копыт. Ворвавшись во двор, Джейк увидел, что случилось именно то, чего он боялся. Ковбой склонился над телом, распростертым под бельевой веревкой. Не успел Буран остановиться, как Джейк уже соскочил с него и побежал по двору.
– Что случилось?
– Не знаю. Вот вышел из сарая и увидел, что она лежит здесь. Ей, видать, очень худо. Я пальнул в воздух, чтобы ты быстрей приехал.
– И правильно сделал. – Джейк испытал облегчение оттого, что выстрелы оказались лишь сигналом. Он опустился на колени, кожаные штаны натянулись. – Бэннер! – Он положил руку ей под голову и осторожно приподнял. – Принеси воды. – Джим поспешил к колодцу.
Джейка поразило, какая Бэннер бледная. Под ресницами залегли темные фиолетовые тени. Он вспомнил предостережение матери. Ей нельзя делать никакой тяжелой работы. Какого черта она надумала заняться стиркой?
Вернулся Джим с ведром холодной колодезной воды. Джейк опустил в нее руки и побрызгал Бэннер в лицо. Ее веки затрепетали, она тихо застонала. Он брызнул еще. На этот раз она поднесла руку к лицу и тыльной стороной смахнула капли.
– Приходит в себя, – обрадовался Джим.
Бэннер с трудом открыла глаза. Прищурилась от яркого солнца, светившего ей в лицо.
– Что случилось?
Железный обруч ужаса, сковавший сердце Джейка, ослабил свою хватку.
– С ней все в порядке, – сказал он Джиму. – Наверное, просто упала в обморок. Скачи обратно и предупреди ребят, пока они всю округу на ноги не подняли.
Джим уехал. Джейк подхватил Бэннер одной рукой под колени, другой – под спину и поднял.
– Я могу идти сама.
– Ты не можешь даже ползти.
– Отпусти.
– Нет.
– Мне уже хорошо.
– Заткнись! – рявкнул Джейк.
– Не смей со мной так разговаривать.
– Я разговариваю с тобой, черт возьми, так, как хочу.
Дойдя до веранды, он опустил Бэннер в кресло-качалку, оставленную здесь специально для нее, и, не теряя времени, сразу приступил к делу.
– Какого черта ты торчишь на солнце и вообще затеяла стирку?
– Мне нужна чистая одежда.
– Могла бы подождать меня, я бы постирал вечером.
– Нет. Я тебя ни о чем не попрошу.
– Почему?
– Потому что не хочу быть тебе ничем обязанной. Мне не нужна твоя жалость! Я сама могу о себе
