неделе, после того как он обещал жене провести отпуск в Нью-Йорке, она вернула ему свое расположение. А сегодня утром почта доставила вполне благопристойное послание, приглашавшее его в гости.
Присцилла томно отложила лопаточку для ногтей и поднялась, всем своим видом выражая раскаяние. Она сделала несколько робких шагов навстречу бывшему покровителю, предварительно убедившись, что складки фиолетового пеньюара легли как надо.
– Прости, Даб. Я просто ревновала, – проворковала она, призывно простирая руки. – Все дело в твоей жене. Я увидела, как ты помогаешь ей сесть в коляску, и ужасно разозлилась. Страшно несправедливо, что она все время с тобой, а мне приходится ждать, пока ты найдешь для меня время. – Она сделала еще шаг вперед и остановилась на расстоянии вытянутой руки. – Извини, если смутила тебя или доставила неприятности. Прости, пожалуйста.
Ее дыхание касалось Даба. Оно пахло бренди. Его любимой маркой. А тело было гладким, как слоновая кость, и теплым, как свежие сливки. Блестящие влажные губы чуть припухли. На ногах туфельки на высоких каблуках и чулки, которые ему так нравились, и под корсетом ничего. Пышные груди не умещались в атласных чашечках. Если Присцилла вздохнет поглубже, соски выглянут наружу. При этой мысли горячая струя ударила Дабу в пах, верхняя губа вспотела. Да, она шлюха, но равных ей нет. Пока она понимает и признает, кто хозяин положения, они вполне могут уживаться.
Даб бросил шляпу и трость на стул. С проворством, удивительным для мужчины его размеров, схватил Присциллу, притянул к себе, запустил пухлую руку ей в волосы и больно крутанул, а другой рукой изогнул ей спину и прижался к ней животом.
– Никогда больше так не делай. – Он обхватил губами ее рот. Его язык шарил у нее во рту без малейшей ласки или нежности. Губы Присциллы разжались, глаза вспыхнули от возбуждения.
Она скинула пеньюар. Даб потянулся к крючкам корсета. Костяшки его пальцев впивались в мягкое тело. Заветная мечта стала явью, груди Присциллы выплеснулись в его жаждущие руки, красноватые соски набухли от страсти. Он безжалостно присосался к ним, больно кусая, но их хозяйка наслаждалась этим.
Она лихорадочно скидывала с него одежду. Когда Даб остался совсем голый, они пошли к постели. Он лег на спину и усадил Присциллу сверху. Он безжалостно пронзал ее, но она скакала на нем с не меньшей свирепостью. Впиваясь друг в друга ногтями, кусаясь и тяжело дыша, они наконец достигли высшей точки, а потом долго лежали в изнеможении.
Позднее Присцилла, прикрытая тонким пеньюаром, подошла к постели с бокалом бренди. Протянула его Дабу. Тот отхлебнул, глядя, как она склоняется к нему на подушки, и раздвинул плиссированные полы неглиже.
Присцилла подняла руки над головой, потянулась и выгнула спину, не обращая ни малейшего внимания на горящий взор, который шарил по ее нагому телу.
– Нравится? – промурлыкала она.
Даб окунул палец в бренди, намазал ей сосок и облизал.
– Нравится.
Присцилла легонько положила руки ему на голову, в то время как его губы блуждали по ее телу, покусывая.
– Жаль, что это наша последняя встреча.
Даб был так увлечен своим занятием, что прошло несколько секунд, прежде чем он поднял голову и взглянул Присцилле в глаза. В них горела уже не страсть, а нечто гораздо более взрывоопасное.
– Что ты хочешь сказать?
Она оттолкнула его и встала. Подошла к туалетному столику, взяла расческу, вытащила шпильки из волос и начала лениво причесываться.
– Я продаю «Райские кущи» и уезжаю.
– Продаешь? Не понимаю. Куда ты уезжаешь?
– Это мое дело, Даб, – обратилась Присцилла к ошарашенному отражению. Даб сидел на постели голый, с идиотским выражением лица, как жаба, захваченная врасплох лучом фонаря, и был до нелепости смешон.
Присцилла решила переехать в Ларсен. Останется Грейди в живых или нет, с этих пор она сама будет наблюдать за работой лесопильной компании. Кроме того, в Ларсене живет Джейк. Он считает, что они расстались раз и навсегда, но ей-то виднее. Она не успокоится, пока он не приползет к ней в постель, как нищий, вымаливающий корочку хлеба.
– Начну заниматься другим делом.
Даб рассмеялся, встал с постели и принялся одеваться.
– Ну что ж, желаю удачи, не сомневаюсь, что в чем-то другом ты будешь так же хороша, как здесь.
Присцилла выпрямилась и горящими глазами уставилась в лицо банкира.
– Я рада, что тебе сегодня понравилось. Завтра, мистер Эбернези, вы будете смеяться не так громко. Завтрашней почтой священнику доставят письмо от меня. Я во всем покаялась, особенно в том, что сбила с пути истинного его верных прихожан.
Даб, до того натягивавший жилет, застыл на месте.
– Ты не сделаешь этого, – прохрипел он.
Присцилла нежно улыбнулась.
– Уже сделала. Я, конечно, просила его молиться за мою грешную душу. Но в то же время назвала имена. Твое открывает список и написано заглавными буквами. – Она откинула голову и вызывающе усмехнулась. – Со мной очень приятно поваляться после обеда, но, когда я просила избавить меня от этих крестоносцев, ты не захотел помочь. На людной улице ты смотришь сквозь меня. Что ж, пора тебе и всем остальным двуличным негодяям заплатить за мои услуги полной мерой.
– Проклятая сучка! – завопил Даб и шагнул к Присцилле, подняв руку.
– Если ты меня ударишь, я незамедлительно отправлюсь к священнику и продемонстрирую синяк, – торопливо сказала она.
Угроза остановила Даба. Он опустил руку, но лицо его от ярости покрылось пятнами, а грудь тяжело вздымалась. Сдерживаемая злость искала выхода.
Дрожащими пальцами он застегнул сюртук.
– Не забудь шляпу и трость, дорогой, – нежно напомнила Присцилла, когда Даб шагнул к выходу. Он захлопнул дверь, оборвав несшийся вслед заливистый смех.
Присцилла закружилась в вальсе по комнате и рухнула на постель, утонув в ворохе складок. Апоплексическое выражение на лице толстяка стоило того, чтобы много недель плести интриги, терпеть неряшливую любовь Грейди Шелдона и пренебрежительные взгляды на улицах.
Она громко рассмеялась и обхватила себя руками. Благочестивым отцам Форт-Уэрта не свалить мадам Присциллу Уоткинс.
Что касается Даба Эбернези, то от ярости весь мир перед его глазами полыхал красным огнем. Он проталкивался сквозь пьяную толпу в салуне, вглядывался в потные лица, пока не заметил человека, которого искал. Едва заметно кивнув, он вышел из «Райских кущ», а через несколько секунд в тени на тротуаре к нему подошел мужчина. Разговор был кратким, указания – исчерпывающими.
Мужчина вернулся в салун, а Даб Эбернези направился туда, где в нескольких кварталах от борделя стояла его коляска. Он залез в нее и прищелкнул языком, понукая лошадь. Сквозь благоухающую ночь он поехал домой, где его ждала семья.
Пастилка Долтон проснулась раньше обычного. Еще не занялась заря, а она уже ворочалась с боку на бок. Во рту было кисло, боль в левой руке не давала уснуть.
Она с трудом села на край кровати. Трясущимися руками обхватила голову и согнулась пополам, пытаясь сползти с продавленного матраца, на котором много лет ублажала несчетных мужчин.
Что же она вчера съела, отчего так болит сердце? И когда она вообще ела в последний раз? Получив награду, она всю ее потратила на виски.
Пастилка спустилась по темной лестнице, решив, что нужно пройтись в уборную. Пробравшись по полутемным залам, вышла через черный ход и ступила на узкую травяную дорожку, ведущую к уборной. Холодная роса леденила босые ноги. Она подхватила подол халата и пошла на цыпочках. Когда она подняла глаза, чтобы оценить, далеко ли осталось идти, в горле ее застыл вопль.
В сером свете промозглого утра глазам Пастилки предстало жуткое зрелище, казавшееся
