— Милости просим откушать хлеба-соли. Мы всегда свежему человеку рады.
Задвигались стулья. Обмен рукопожатий. Знакомясь с Загорским, Шацкий внимательно, слишком внимательно осмотрел его.
«Так вот он — знаменитость с внешностью лорда».
Шацкий принялся догонять всех, уплетая за обе. щеки вкусный суп, но успевая болтать без умолку.
— В семи верстах от австрийцев, а какой повар, — умирающим такой суп! Это, я понимаю, жизнь… Только на позициях люди бодро делают свое дело, а там у нас, в тылу, черт знает какая неразбериха! Я и то моей тетушке Елене Матвеевне Лихолетьевой говорил не раз…
«Тетушка» произвела впечатление. Двенадцать человек с любопытством посмотрели на дылду, с безусым костистым лицом и криво посаженными зубами. Любопытство — разных оттенков. В глазах Столешникова Шацкий нисколько не вырос. В глазах полковника Теглеева — Шацкий вырос, в глазах унтер-офицера Загорского «уменьшился». И если первое впечатление было далеко не в пользу уполномоченного, теперь он был у него «на подозрении».
— У меня своя машина, — продолжал Шацкий, — так удобнее. Стоит она всегда в Тернополе, готовая, под парами, вернее, под бензином…
Шацкий носился как угорелый на своей машине, в облаках пыли. Носился и днем и ночью. Вряд ли немногочисленные перевязочные пункты, обревизовать которые он был командирован, требовали таких неустанных разъездов.
В лесу и в заросших кустарником диких оврагах по ночам он имел таинственные встречи с какими-то подозрительными людьми, у которых было основание не попадаться на глаза нашим патрулям и военной полиции…
2. «МАСКАРАД»
Загорскому приходилось допрашивать пленных, перебежчиков и лазутчиков, являвшихся в штаб с какими-нибудь сведениями с того берега Днестра, где укрепились австро-германцы.
Беда была с венграми. Немногие объяснялись по-немецки, мадьярский же язык был для Загорского тем же, что и китайский. Единственный переводчик с венгерского находился при штабе армии в Тернополе — за сорок пять верст. Не выписывать же его всякий раз на гастроли.
Пленные не часто давали полезные сведения. Не потому, что бы не хотели, наоборот, славяне, в особенности сербы и чехи, ненавидевшие австрийцев, рады были от души поделиться всем, что знают и видели…
Но, во-первых, знают и видят они мало, вся сфера их наблюдения — свой крохотный участок, во- вторых, командный состав не доверяет славянам и они до последней минуты не посвящаются даже в самые ничтожные мелочи, в-третьих же, пленные, измученные, отупевшие, изголодавшиеся, полны одним животным всепоглощающим желанием:
Есть, есть, без конца есть! До обалдения в глазах и в красном напряженном лице, уничтожать порцию за порцией — и какие чудовищные порции! — жирных щей и черного солдатского хлеба.
Правда, и пленные обмолвливались иногда ценными сведениями, но лишь в редких, исключительных случаях.
Зато «художниками, профессорами» самой тщательной, тонко проведенной разведки являлись иногда те лазутчики, для которых военный шпионаж являлся выгодным, прекрасно оплачиваемым, хотя и опасным ремеслом…
В большинстве случаев эти господа работали на два фронта и, сплошь да рядом, с одинаковой добросовестностью. Если он будет только вашим лазутчиком, ему трудней проникнуть в расположение австрийцев. Но, допустим, даже посчастливилось проникнуть — этого мало, надо и вернуться беспрепятственно, миновать все заставы, передовые цепи и охранение, а это возможно, только имея соответствующий пропуск.
Такая же самая картина и по отношению русских позиций. Ни за что не пропустят к себе и не выпустят человека, не имеющего соответствующей бумаги от штаба.
Попадались натасканные агенты, смекавшие, и довольно толково, как в военном деле вообще, так и в фортификационном в частности. Сделанные ими наброски, чертежи, пронесенные зашитыми в голенище, в шапку или в одежду, — мало ли ухищрений, — давали весьма точное понятие об укреплениях противника, с подробным указанием батарей, пулеметов и всего, что необходимо знать о враге.
Спустя два-три дня по приезде Шацкого в дивизию к Загорскому явились на квартиру два человека. Один в свитке, с подстриженным затылком — обычай местных галицийских мужиков, другой — в суконном пиджаке с массивной серебряной цепочкою на жилете. Первый был крив на один глаз, а у второго — блондина с жиденькими усиками — глаза неустанно бегали.
Эта парочка не внушала особенного доверия. Но каким же агентам-лазутчикам, работающим не из патриотизма, а из корысти, можно всецело довериться?..
Говорил блондин в пиджаке. Мужик в свитке молчал, одобрительно кивая головой.
Смысл был таков.
Они знают, что пан ротмистр — дался им этот пан ротмистр — держит в своих руках нити разведки по всему фронту дивизии. Вот они и пришли к нему. За Днестром, — пан ротмистр это, «без сомнения, знает — в Залещиках находится штаб 19-го австрийского корпуса. И хотя это — штаб корпуса, а не армии, но, видимо, придается ему большое значение. Нет-нет и заглядывают важные генералы, а теперь ждут со дня на день какого-то эрцгерцога…»
Штаб корпуса приютился в доме ксендза. В хорошую погоду завтракают и обедают в саду под хор трубачей шестого уланского полка.
Подвыпившие генералы, не стесняясь, говорят обо всем откровенно и громко. Наблюдатель, хорошо владеющий немецким языком и не менее хорошо знакомый с военным делом, может собрать интересный и ценный материал.
А «наблюдателей» — сколько угодно! Мужики, ребятишки, девчата, привлеченные музыкою, толпятся у ксендзовского сада. Их никто не гонит. Длинный же стол штабных трапез в нескольких шагах от забора. Вообще, если опытный человек потолкается день-другой в Залещиках, он вернется оттуда с большим запасом новостей и сведений об австрияках. Да и не только об австрияках. И про германцев узнает многое.
Загорский внимательно слушал. Перспектива — что и говорить — соблазнительная, однако кто же порукою за этих двух милостивых государей?
— Вы оба из Залещиков?
— Так, мы залещинские.
— Как же вас пропустили австрийцы?
— А мы их спрашивали? О, naw ротмистр, мы знаем каждую стежку (тропинку), нас никто и не видел, а потом сели в челн и проехали на вашу сторону.
— А как прошли сквозь русскую цепь?
— А мы сказали, что идем до вашего штаба, нам дали двух вояк, они и сейчас у сенцах, вояки…
Действительно, через дверь донеслось солдатское покашливанье. Земляки переминались с ноги на ногу, постукивая прикладами винтовок о деревянный пол сеней.
— Что ж, вы не любите австрийцев или деньги нужны?
— А кто же любит его, шваба? Да и гроши, правду сказать, нужны. Война! Все дорого, килограмм хлеба, подумайте, тридцать пять геллеров стоит!
Загорский испытующе смотрел на обоих пришельцев.
— Имейте в виду, если вы меня продадите австрийцам, вам небольшая будет корысть, даже никакой, вернее. За меня вам не дадут и пяти гольденов, за простого солдата, но если вы благополучно вернетесь вместе со мною, вас ждет здесь награда в тысячу рублей. По пятисот на брата, неплохо?.
— Ой, паночку, мы таких денег и в очи николи не бачили, — заговорил, впервые заговорил
