действующее лицо дневника — сам Геннадий Пыжов. У Геннадия немало отрицательных качеств, но есть и положительные. Вы знаете его лучше меня и скажете об этом сами. На нашем занятии присутствуют все персонажи дневника Пыжова. Говорить о них я тоже не буду. Попробуйте разобраться сами, что они делают хорошо, а что плохо. Желательно, чтобы здесь выступили и ребята, которых Геннадий описал в дневнике. И последнее: за работу Геннадия, я уже говорил ему об этом, пятерку поставить нельзя. В тетради Пыжова четыреста семьдесят шесть орфографических и синтаксических ошибок.
По залу, будто ветер, прокатился шепот. Ребята качали головами и смотрели на меня, как на убийцу. Что же это такое? Разве повести так обсуждают!
После выступления Ивана Ивановича к столу подошел Комар. Когда он встал с места, я сразу подумал: «Держись, Генка, сейчас он разделает повесть в пух и прах!» И я не ошибся. Комар подсыпал мне перцу в суп.
— Генка описал меня очень плохо, — сказал Комар. — Гадости замечает, а когда хорошее сделаю, не видит.
— Что ты хорошее сделал? — возмущенно спросил я.
— Картину разве плохую нарисовал? В учительской висит. Каждый день туда за двойки вызывают, а ты не видишь.
— Меня каждый день не вызывают.
— Ты лучше молчи! Сам говоришь, что я герой, а сам вот что… Какой я герой, если у меня даже имени нет!
— Разве у тебя нет имени? — спросил Иван Иванович.
— Конечно, нет… То есть на самом деле есть, а в тетрадке нет. Это Генка нарочно все сделал.
— Может, Геннадий не знает твоего имени? — спросил Иван Иванович.
Комар пожал плечами и обернулся ко мне:
— А ну, писатель, скажи: знаешь ты мое имя или нет?
— Знаю. Тебя зовут Аркадий.
— Почему же ты в повести так не пишешь?
— В повести уже есть один Аркадий.
— Пусть хоть десять будет! Талантливый писатель каждого Аркадия может описать, а ты не писатель, а…
Хорошо еще, что Иван Иванович вовремя остановил этого болтуна.
— Аркадий Комар, — сказал он, — я не разрешаю тебе оскорблять товарищей на литературном кружке.
— А почему он всех оскорбляет? И Степку и Люську А моего отца он назвал «малый». Разве не обидно? Степка мне сегодня сказал: «Раз он такой зазнайка, не выступай совсем». Но я не могу молчать. Пыжов не только хвастун, но и белоручка. Вспомните, как он вел себя, когда жил у Степки. Даже избу не хотел подметать!
— Это ты уже врешь, — возразил я. — Избу я подметал. Пусть Степка сам скажет.
С места поднялся Степка:
— Плохо, однако, подметал. Из-под палки… А так он парень хороший. Ты, Комар, брось..,
— Ну вот, а я вам что говорил! — подхватил Комар. — Сейчас еще не то узнаете. Сейчас я вам о пылесосе расскажу…
Иван Иванович насилу остановил Комара.
— Аркадий Комар, — сказал он, —ты выступаешь целых пятнадцать минут и до сих пор ничего не сказал о дневнике Пыжова.
— А что я буду говорить о дневнике?
— Скажи, что тебе нравится, что плохо. Нравится тебе дневник или нет?
Вопрос Ивана Ивановича застал Комара врасплох. Он долго молчал и наконец неохотно, как будто его тянули щипцами за язык, сказал:
— Нравится. Только в нем нет ничего поучительного.
— Почему ты так думаешь?
— Потому. Он из словарей и энциклопедий все повыписывал.
— Что именно он выписал?
— Глубину Байкала и рыбу голомянку.
— Аркадий Комар, по-моему, ты неправ. Геннадий был на Байкале и рассказывает о своих впечатлениях.
— Все равно это не поучительно. Если бы он сам мерил глубину, тогда дело другое…
— Ну хорошо, а что тебе все же нравится в дневнике?
— Он смешной и интересный.
— Ну вот, теперь ясно. Ты все сказал?
— Нет, не всё.
— Что еще хочешь добавить?
— Пусть Генка вычеркнет себя из тетрадки.
Иван Иванович улыбнулся:
— Главное действующее лицо из дневника вычеркнуть нельзя.
Комар долго молчал, думал и наконец сказал:
— Пусть вместо главного действующего лица в тетрадке будет Степка. Степка лучше Пыжова.
Иван Иванович долго разъяснял Комару, что в дневнике, так же как и в художественном произведении, нельзя заменить одни действующие лица другими, но Комар так ничего и не понял. Он недовольно отошел от стола, сел рядом со Степкой и пригрозил:
— Если дневник когда-нибудь напечатают, я Генку сам вычеркну. Вот посмотрите!
Никогда я не думал, что у меня может быть столько неприятностей и хлопот с моими героями.
Едва ребята успокоили Комара, с места поднялась черноглазая девочка в цветастом платье. Она в упор посмотрела на меня и спросила:
— Геннадий Пыжов, скажи, пожалуйста, кто я такая: Таня или Маня?
Странное дело: разве я справочное бюро?Я хотел разъяснить это девочке, но Иван Иванович сказал:
— Что же ты молчишь, Геннадий? Объясни. Это, наверно, одна из твоих героинь?
Я стал вспоминать. Такой героини в повести нет. В тетрадке у меня всего-навсего одна девочка — Люська. Но, может быть, это какая-нибудь самозванка? Узнала, что есть интересная повесть, и хочет записаться в нее, как в балетный кружок?
— Ответишь ты, Геннадий, или нет? Кто я такая: Таня или Маня? — снова, еще настойчивее спросила девочка.
И вдруг я вспомнил. Действительно, где-то в середине тетрадки у меня есть две девочки. Но кто сейчас стоял передо мной, Таня или Маня, вспомнить я не мог.
— Вот видите! — ехидно сказала девочка. — Писатель не знает своих героев. Так он и в своей тетрадке пишет: «Таня или Маня». Но разве я Таня? Я не Таня, а Маня. А Таня — это моя сестра. Вы думаете, мы близнецы и нас нельзя отличить друг от друга? Ничего подобного. Мы совсем разные. У Тани и характер другой, и волосы, и глаза. Нас никто не путает, даже папа, хоть он и очень занятой человек. Если не верите, что мы разные, посмотрите сами. Таня, встань, пусть они посмотрят на тебя.
С места поднялась вторая девочка. В самом деле, на девочках были только платья одинаковые, а все остальное разное: и волосы, и глаза, и даже рост.
— Что же вам от меня надо? — спросил я девочек.
Таня и Маня набрали в рот воздуха и сказали хором,
как на сцене:
— Геннадий Пыжов, ты зазнайка и эгоист. Ты не любишь своих товарищей, насмешливо называешь их Танями и Манями. Мы живем вместе с тобой на Падуне и тоже хотим быть в дневнике яркими и настоящими. Мы хотя и девчонки, но обижать себя не позволим. Заруби это на своем носу!
После Тани и Мани выступала Люська Джурыкина. Она почти не отрывала глаз от бумажки и только раза два или три отвлеклась и прибавила кое-что «от себя», то есть то, чего не было написано на листочке.
