гольцов пробивались трава и невысокие, в руку толщиной березки.
Лучшего места для железной дороги не найти. Не надо ни тоннелей, ни просек. Все тут давным-давно готово...
Глебу снова захотелось крикнуть «ура». Он уже открыл было рот и набрал в грудь побольше воздуха, но тут посмотрел на Георгия Лукича и передумал.
Мрачное, холодное выражение застыло на лице Вариного отца.
Георгий Лукич повернулся к Луке и сказал:
— Пойдемте! Я им теперь покажу точку с запятой, я им покажу сердечный привет!
Глава пятнадцатая
Глеб страшно устал после похода. Но все-таки он не лег спать, а пошел к Варе. Надо же рассказать Варе. Что ни говори, а Варя друг...
Варя слушала Глеба раскрыв рот.
В больших круглых глазах ее попеременно отражались и радость, и удивление, и тот страх, который еще совсем недавно испытал Глеб, когда пробирался по горному карнизу.
В последнее время Варя относилась к Глебу совсем не так, как раньше.
Глеб не мог понять, в чем тут дело. Он долго и придирчиво рассматривал себя в потускневшем зеркальце Луки, но, к своему огорчению, особых перемен не заметил.
Такой же, как и всегда, маленький вздернутый нос, торчащие в разные стороны волосы и розовые, похожие на лесной гриб-волнушку уши.
Глеб хмурил тоненькие рыжие брови, поджимал губы, но все равно суровое, мужественное выражение не получалось. Из зеркала смотрел на него не отчаянный морской волк, не человек, которому сам черт не брат, а какая-то расплывшаяся от гримас чепуха.
Глеб несколько раз проделывал опыты с зеркалом и в конце концов решил, что в лице у него что-то такое есть...
Глеб рассказал Варе про поход по-военному кратко, без ненужных пустых подробностей. Глеб не умел размазывать, как другие, про пауков-музыкантов, про то, как всходит и заходит солнце и в каких шапках были Три Монаха.
Но все равно рассказ получился очень яркий.
Варя ни разу не перебила Глеба.
И только тогда, когда Глеб перебрался по карнизу и все уже было в порядке, Варя вдруг ни с того ни с сего вздохнула и спросила:
— Глеб, ты знаешь, кто такой Демин?
Глеб только плечами пожал.
Он думал, что будет совсем иначе. Варя выслушает его и скажет:
«Глеб, ты почему так мало рассказал? Ты расскажи больше. Я люблю, когда про такое рассказывают».
И вот пожалуйста, человек рисковал жизнью, а тут никакого внимания... Он ей про одно, а она совсем про другое...
— Не знаю я никаких Деминых, — мрачно ответил Глеб. — Очень мне нужны твои Демины!
— Глеб, ты зачем так говоришь? — воскликнула Варя.— Ты так не говори! Иван Демин — это мамин брат. И сумка эта тоже его, на сумке написано «И.Д.». Ты разве забыл, Глеб?
Глеб посмотрел на Варю, как на сумасшедшую.
— Ну и заливаешь! Все сказала или еще что-нибудь выдумаешь?
— Я, Глеб, не заливаю. У меня мама сама Демина, и геолог тоже Демин. Ты сам заливаешь.
— Хо-хо, таких фамилий на свете сколько хочешь! А потом, может, это вовсе и не Демин, а Дегтярев. Там же на сумке только «И.Д.» написано... У нас тоже был в школе один Дегтярев...
— Не, Глеб, это не Дегтярев, это Демин. Мне папа сам сказал. У нас фотография Демина была. Папа сам Луке отдал...
Глеб посмотрел на Варю и хлопнул себя ладонью по лбу. В самом деле он видел у Луки какую-то фотографию. Сначала Лука рассматривал эту фотографию один, а потом с Сережей Ежиковым.
Но Глеб, конечно, ничего не знал про Демина. Он думал, что это просто какой-нибудь приятель Луки.
Очевидно, Варя не врала. Зачем ей врать...
— А больше ты про Демина ничего не знаешь? — с надеждой спросил Глеб.
Варя украдкой посмотрела на Глеба: в самом деле он интересуется или просто так, подковыривает?
Но, видимо, ничего подозрительного в лице Глеба Варя не заметила.
— Я все, Глеб, знаю, — сказала она. — Ты, Глеб, слушай, я тебе сейчас расскажу.
Подумала минутку, поглядела куда-то вдаль своими круглыми, как копейки, глазами и начала рассказ.
Давным-давно, еще в первые годы войны с фашистами, в тайгу вышло на особое задание два человека — старый и совсем молодой, с комсомольским значком на гимнастерке.
У этих людей не было за плечами боевых винтовок и не было у них страшных тяжелых гранат. У них были только полевые сумки, только карты да чуткие, с мерцающими стрелками компасы.
Старый и молодой геологи вышли в поход, чтобы найти среди таежных дебрей и болот самый короткий и самый верный путь для будущей железной дороги.
Много дней и много ночей шли люди по далеким глухим местам. Изредка на их пути встречались охотничья заимка или старая, вросшая в землю избушка лесного объездчика.
Но геологи были рады и этому. Поедят вместе с хозяином сухарей, напьются чаю с терпким брусничным листом, сверят карту с компасом — и дальше.
В пути застала геологов зима.
Вокруг стало неприветливо и пусто. Улетели куда-то прочь птицы, поворочался, повздыхал и уснул до самой весны медведь. Только стреканет иногда из-под куста заяц да мелькнет вдалеке рыжая лиса-огневка. Но патроны давно вышли, а голыми руками зайца не возьмешь. И питались геологи только горькой корой деревьев, только мерзлыми, сморщенными ягодами болотной клюквы.
Одна беда шла за другой. В самый разгар пути заболел старый геолог. Сел на растрескавшийся сосновый пенек, грустно посмотрел на товарища и сказал:
«Нет больше моей мочи. Иди сам...»
И, видно, не зря говорят, что человек видит свою смерть.
В тот же день молодой геолог похоронил друга и пошел дальше один.
Он мог бы вернуться домой, но он не сделал этого. Только люди с мелкой, как деревянная плошка, душой отступают от намеченной цели.
Геолог шел и записывал в свою тетрадку все, что видел вокруг, рисовал коченеющими пальцами карту и на ней тоненькую извилистую линию будущей дороги.
Он смотрел на эту тоненькую, бегущую вдоль гор и распадков ниточку и думал о большой, шумной и веселой дороге, которую скоро проложат люди в этих местах. И казалось ему — уже грохочут по тайге колеса и гулкое эхо катится из края в край по лесным просторам, по широким, засыпанным до краев сыпучим снегом распадкам...
Геолог совершенно выбился из сил. А тут еще, как назло, прохудился валенок. Нога начала мерзнуть, пощипывать, а потом вдруг утихла, онемела.
Он снял валенок, хотел обмотать ногу рубашкой, но понял— теперь уже это не поможет... Он вырубил толстую палку и, опираясь на нее, снова пошел вперед, от дерева к дереву.
Геолог шел до самых сумерек.
Ночью он развел костер, положил на колено тетрадку и стал писать.
«Я все равно дойду, — упрямо писал он. — Я все равно дойду».
