Как-то вечером Лука пришел от Георгия Лукича и сказал Глебу:
— Ну, Глеб, завтра не задерживайся в школе. Завтра будем открывать станцию.
Глеб даже подпрыгнул от радости в кровати.
Но Лука ничего больше Глебу не рассказал — ни про картину, ни про телеграмму.
— Ложись спать, — приказал он. — Много будешь знать, скоро состаришься.
Глеб принципиально не лег. Он сидел в кровати и смотрел на Луку убийственным, испепеляющим взглядом.
Но Луку взглядом не прошибешь. Если что-нибудь сказал — значит, точка. Хоть ты его убей, переиначивать не станет.
Лука выключил свет, и сидеть просто так и таращить глаза в темноту было вообще бессмысленно.
Глеб накрылся одеялом, поворочался немного и уснул.
Утром у Глеба замерзла спина.
Он свернулся кренделем, подоткнул со всех сторон одеяло и стал дышать открытым ртом — хы, хы, хы.
Но даже и это не помогло. Холод проникал в каждую щелочку. Щипал, покалывал, кусался тоненькими злыми зубами.
Глеб помучался еще немного и решил накрыться поверх одеяла телогрейкой Луки. Он вскочил с кровати, но тут взглянул мимоходом в окно и ахнул: в тайге была зима. Белая, пушистая, настоящая сибирская зима.
— Ты чего так рано? — спросил Лука.
Глеб вспомнил вчерашнюю обиду, хотел промолчать, но не выдержал — так хорошо и радостно было у него сейчас на душе.
— Там зима, Лучок, ты посмотри...
Лука встал с кровати, обнял Глеба за плечо и тоже начал смотреть в окно. Разве уснешь, если там зима...
Глеб даже не стал завтракать и ждать, пока на плитке вскипит огромный жестяной чайник. Положил в сумку ломоть хлеба, кусок корейки с коричневой зажаренной шкуркой и выбежал из вагона.
В школу Глеб пошел один, без Вари. Вчера вечером у Вари была репетиция в балетном кружке, и Варя осталась ночевать в деревне у какой-то подружки.
Дорога в село бежала вдоль берега. Еще совсем недавно ездил тут на Драндулете Димка Кучеров. Теперь, когда через реку построили мост, Драндулета отдали куда-то в леспромхоз, а Димку снова определили в бригаду лесорубов.
Там с Димки каждый день стружку снимали. Димка стал работать лучше и про мышцу больше не заикался. Но, видно, долго еще надо было обтачивать и шлифовать Лорда. Иной раз ну совсем парень как парень, а иной раз просто беда... Взбредет ему что-то в голову, и снова начнет пули отливать...
По дороге то и дело проносились самосвалы и бортовые машины с никелированным зубром на радиаторе. Можно было «проголосовать» и в два счета доехать на машине почти до самой школы.
Но Глебу сегодня хотелось пройтись пешком. Времени у него было еще много. Над тайгой только-только зажглась зимняя заря.
Лесные жители уже проложили по снегу первые дорожки. Вот, очевидно, пробежал к черемуховому кусту юркий и легкий, будто комочек пуха, зяблик-сладкоежка. Вот топтался на снегу глухарь, а вот, заметая следы хвостом, петляла рыжая лиса-огневка...
Издали долетал звонкий, раскатистый гул. Рабочие взрывали скалы возле Трех Монахов. Над кромкой леса то и дело взлетали темные, клубящиеся султаны и слышалось, как стучали по веткам деревьев мелкие быстрые камни.
Варя ожидала Глеба возле ворот школы.
Едва Глеб спустился с пригорка и пошел вдоль прясел по узкой, протоптанной по снегу дорожке, Варя помчалась к нему навстречу.
Подбежала радостная, запыхавшаяся:
— Глеб, у нас открывают станцию!
— Хо-хо, лучше тебя знаю!
— Не, Глеб, ты не так знаешь. Я лучше знаю. Мне папа сам по телефону звонил. Только я, Глеб, ничего не услышала. Я взяла телефонную трубку, а там какая-то женщина говорит: «Наклонитесь вправо, дышите ровнее». Я начала дышать, а потом поняла, что это радио. Глеб, ты не знаешь, почему по телефону передают физкультурную зарядку?
— А как же ты про открытие узнала? — перебил Глеб Варину болтовню.
— Я, Глеб, узнала. Я телефонистку спросила. Телефонистки знаешь какие? Они всегда раньше всех все знают!
Телефонистка! Варю ни одна телефонистка не переплюнет. Куда там!
Уроки в этот день тянулись долго. От нудного, утомительного ожидания у Глеба заболели и шея, и спина, и зубы, которые, вообще-то говоря, у Глеба никогда раньше не болели.
Но даже и после уроков Глебу не удалось сразу уйти домой. Сначала Глеба вызвали на заседание школьной редколлегии, хотя Глеб никогда членом редколлегии не был; потом Глеб искал под вешалкой и никак не мог найти свою новую меховую варежку; потом ему пришлось ожидать Варю.
У Вари снова была репетиция. Глеб хотел уйти один, но Варя сказала, что тогда она тоже бросит все и тоже уйдет.
На Глеба напустились мальчишки и девчонки из балетного кружка, и он сдался.
Глеб пошел в зал, сел в уголке и стал смотреть, как танцует Варя.
Варя знала, что Глеб смотрит, и старалась изо всех сил.
Она была в коротенькой, как заячий хвост, юбочке из марли и в туфельках с прямым твердым носком.
Глебу не понравились ни эта юбочка, ни танцы.
Настоящие балерины вон как танцуют, а Варя не танцевала, а просто-напросто прыгала по сцене, как заяц или коза.
Ей даже учительница сказала:
— Варя, у тебя мало грации.
Какая уж там грация! Только время зря тратит.
Из-за этих козлиных скачков Глеб и Варя чуть не опоздали на открытие станции.
Когда они прибежали сломя голову домой, возле станции уже толпился народ.
Тут были не только свои, но и совсем незнакомые Глебу люди.
Строители пришли прямо с работы. В телогрейках, коротеньких полушубках, в растоптанных валенках. Они вполголоса говорили о своих делах и поглядывали на новую таежную станцию. Над толпой, покачиваясь, плыли легкие синие дымки от папирос.
Станция сегодня была какая-то вся праздничная — светлая, пахнущая смоляным тесом и еще не везде просохшей краской.
Глеб пробрался поближе и увидел самое главное и неожиданное... Над входом, чуть-чуть повыше круглых электрических часов, висел большой портрет.
Молоденький паренек с комсомольским значком на гимнастерке смотрел на Глеба строгим, изучающим и в то же время добрым взглядом. «Ну что ж, Глеб, — говорил этот взгляд, — здравствуй, я рад, что познакомился с тобой...»
Так вот, оказывается, какую картину рисовали тайком от всех на станции!
Глеб сразу же узнал этого паренька.
Все было точно так, как на фотографии: и волосы, и нос, и тонкие, упрямые губы. И только глаза на фотографии были темные, а тут — голубые, с черным живым зрачком.
— Тише, товарищи, тише! — услышал Глеб голос Георгия Лукича.
Георгий Лукич подошел к главному входу станции, взмахнул над головой какой-то бумажкой.
— Товарищи, мы получили телеграмму... Нашей таежной станции по просьбе лесорубов присвоено имя
