– Господин Дустали-хан, я повторяю свой вопрос: в котором именно часу случилось это событие?
– Ну откуда же мне знать?! Я протокол не вел… Просто увидел вдруг, что она вот – вот отрежет. Шамсали-мирза начал злиться.
– Дорогой мой, вы стали жертвой покушения. Замышлялось членовредительство… Обвиняемая была намерена отрезать вам… э – э… фрагмент вашего уважаемого организма, а вы не можете даже назвать час этого прискорбного события!
Дустали-хан, окончательно выйдя из себя, взорвался:
– Знаете что, ага! Я на этом, как вы говорите, «фрагменте» часы не ношу!
Асадолла-мирза оглушительно захохотал. Он так смеялся, что из глаз у него потекли слезы. На повелительные жесты дядюшки и брата, призывавших его к порядку, он лишь бормотал сквозь смех:
– Моменто… моменто…
Постепенно его смех заразил дядю Полковника, а за ним захихикал и Маш-Касем. Шамсали-мирза в гневе нахлобучил на голову шляпу:
– В таком случае, господа, разрешите откланяться. Не хочу мешать вашему веселью!
Его с трудом усадили обратно. Асадолла-мирза невероятным усилием воли взял себя в руки. Допрос возобновился.
– Господин Дустали-хан, отвлечемся от этого вопроса… Скажите, нож, о котором вы упоминали, был по форме и размерам ближе к кинжалу или к столовому ножу?
Между тем, у Дустали-хана снова началась истерика, но едва он выкрикнул: «Ой, отрезали!» – как его заставили замолчать. Чуть отдышавшись, он ответил:
– Кухонный он был! Кухонный!
Все присутствовавшие расселись на стульях вокруг Дустали-хана и внимательно слушали.
– В какой руке она держала нож?
– Ну откуда ж я знаю?! Я на это не обратил внимание.
Вместо него решил ответить Маш-Касем:
– Ей – богу, зачем же врать?! Мясник, к примеру, когда мясо режет, завсегда нож в правой руке держит – я сам видел.
Шамсали-мирза повернулся к Маш-Касему и хотел что-то сказать, но в этот момент Дустали-хан завопил:
– Мясник! А – а – а! Ты сказал; «Мясник»?! Мяс-ни-и-и-к!
Дядя Полковник снова зажал ему рот рукой, а Шамсали-мирза продолжил:
– Итак, обвиняемая, по-видимому, держала нож в правой руке. А в левой у нее что-нибудь было?
Тут уж, конечно, не утерпел Асадолла-мирза:
– А в левой она небось держала тот самый уважаемый фрагмент!..
Фаррохлега-ханум пришла в негодование и, заявив, что подобные высказывания оскорбляют ее зятя – его фамилия была Фаргемен, – в виде протеста покинула сад, хотя ей страсть как хотелось остаться, чтобы заполучить новую тему для сплетен.
Шамсали-мирза повел следствие дальше:
– Господин Дустдли-хан, сейчас будьте особенно внимательны, поскольку следующий вопрос имеет огромную важность. Скажите, а в момент покушения вы… – Он замялся, а затем тоном прокурора объявил: – Для обсуждения этого вопроса я вынужден попросить очистить зал суда от посторонних.
Дядюшка Наполеон запротестовал:
– Что значит «посторонних», ваше сиятельство?! Мы здесь все свои, а сестре я скажу, чтобы пока отошла в сторонку… Сестрица, ты пойди прогуляйся, потом приходи обратно.
Моя мать, обычно боявшаяся выражать свое мнение при дядюшке, неожиданно резко ответила:
– Ага, я ухожу домой! Всему есть предел!.. В мои годы не пристало играть в детские игры!
Но дядюшка властно взглянул на нее и непререкаемым тоном заявил:
– Я сказал, отойди на минутку в сторону!
У перепуганной матери не хватило смелости возразить, и она подчинилась. Шамсали-мирза с минуту помолчал, потом поднялся с места, нагнулся к уху Дустали-хана и шепотом что-то спросил. Дустали-хан энергично запротестовал:
– Да вы что!.. Господь с вами! Да чтоб я с этой старухой… Вы сами разве не знаете, какая она уродина?!
Асадолла-мирзу снова прорвало. Подмигнув, он громко сказал:
– Вопрос-то был не иначе как про Сан-Франциско! – и захохотал.
Дядюшка Наполеон, потеряв терпение, гаркнул:
– Как не стыдно! – а потом повернулся к Шамсали-мирзе: – Ваше сиятельство, основной вопрос совсем в другом. Я хочу, чтобы этот бедняга признался нам, кто сообщил его жене, что у него якобы есть молодая любовница. Вы же спрашиваете его бог знает о чем…
Шамсали-мирза поднялся со стула и надел шляпу.
