— Вас нормальное общество, в общем-то, окружало — с кем поговорить было...
— О да, безусловно. Я же со Львом Григорьевичем Лукьяненко два года в одной камере просидел — и остались друзьями. Очень хороший, спокойный человек: он в книжку, и я в книжку — благодать!
— Друг другу не мешали...
— Характер у Левка замечательный, дружественный — он, вообще-то, глубоко верующий...
— И смелый?
— Очень!
— Он, насколько я знаю, 26 лет отсидел...
— Да, сначала его даже к расстрелу «за антисоветскую агитацию и пропаганду» приговорили, но «вышку» 15-летним сроком потом заменили. После выхода на свободу его снова судили и дали 10 лет заключения и пять ссылки — освободился он только в 88-м...
— Читал, что отношения у политических с уголовниками складывались весьма напряженные — блатных стимулировали немножко, чтобы они политических задевали и задирали. У вас подобных конфликтов, эксцессов не было?
— То, о чем вы говорите, действительно место имело, но в сталинское время: до войны, в 30-е годы и после, а я этого уже не застал. Дело в том, что уголовники воспринимали политических 30-40-х, в основном бывших начальников, как законную добычу, а я для них — враг государства, и это совершенно разные вещи. Ко мне они относились исключительно хорошо, помогали, пару раз просто спасли — иначе, кто его знает, может, и расстреляли бы.
Как-то вдруг вскрылось, что в лагере готовится очередной бунт, — при обыске кучу самодельных ножей и металлических прутьев нашли. Никто не знал, кого же объявят зачинщиком, и тут-то куратор от КГБ и нашел двух подонков, которые по его указке стали давать показания против меня. Получалось, что самый главный идейный вдохновитель и организатор заговора я: этого было достаточно, чтобы подвести под расстрел или в лучшем случае на 15 лет особого режима упечь. Когда блатные стали интересоваться, что и как, я все рассказал, а на следующий день этих же ребят встретил. «Чего невеселый? — спрашивают. — Видел, как твои свидетели на вахту с утра ломанулись — от показаний отказываться? Как лоси!». Оказывается, ночью блатные поймали их где-то на производстве и провели «воспитательную работу» — можно только догадываться о том, что с ними сделали.
Воры в законе, повторяю, относились к нам замечательно, и мы на долгие годы остались друзьями.
— Они интересные были люди? Действительно, и словом своим дорожили, и сила у них была, и власть?
— Конечно — непререкаемая. Я, кстати, на зоне единственным был политическим, поэтому мне разрешали на сходках присутствовать.
— Да вы что?!
— Правда, выступать там мне запрещалось — таков воровской закон. Ежели масть другая, политическая, говорить нельзя, а вот слушать можно, и я ходил — страшно любопытно мне было. Это как бы народное правотворчество, да?
— Все равно что в Верховном Совете заседать...
— Нет, это, скорее, Верховный суд...
— Как же все происходило?
— Ой, очень занятно, но это отдельная тема — кто-нибудь когда-нибудь, думаю, это опишет.
— Сколько воров в законе собиралось одновременно?
— Их, вообще-то, не может быть много: больше трех-четырех в одной зоне практически не бывает (в тюрьме — дело другое, там их собирают специально). Остальные на разных ступеньках блатной иерархии находились, и если они в этой градации, в этой системе, могли и присутствовать.
— Человек 20-30 на сходке присутствовало?
— Да, 30-40 бывало.
— Какие обычно на повестку дня выносили вопросы?
— Как правило, исковые тяжбы — у них же другого нет. Вот, скажем, я лично претензию к вам предъявляю...
— ...«предъяву»...
— Да, пахан это дело ведет, и он за сходняк отвечает, который должен решать...
— ...кто прав, а кто нет...
— ...а все, кто не ссученные, не замаранные, имеют право давать показания.
— Смертные приговоры выносили?
— При мне ни разу, но у них несколько вариантов приговоров. Первый — это дать по ушам.
— В натуральном смысле?
— Да, пахан так и говорил: «Дай ему по ушам, получи с него», и тот, кого признавали правым, своего обидчика бил. Обычно тут же, не отходя от кассы...
— С особой жестокостью или нет?
— В зависимости от иска — мало ли из-за чего вспыхнул конфликт. Если пачку чая не поделили, не будешь же ты убивать, да и нельзя. Не вправе ты и сам его наказать: вор вора не может просто так бить и прочее — он обязан идти к пахану.
Второй вариант — приземлить, то есть снизить статус человека в воровском мире (все, он теперь шавка), а третий — опустить.
— И опускали тут же?
— Потом.
— За какие же прегрешения?
— За очень серьезные — или если ментам сдал, или если доказали, что стал стучать: за это могли и на самом деле зарезать.
— А вы такие случаи видели?
— При мне никого не резали, а как было дальше... Это я упростить пытаюсь, а на самом-то деле там все очень сложно... Я вот вам историю расскажу, которую, вообще-то, нигде даже не описал, потому что довольно она жутенькая. Итак, 68-й год, 21 августа — что в этот день произошло?
— Подавление Пражской весны, ввод советских войск в Чехословакию...
— Правильно: рано утром иду с ночной смены, подхожу к стенду, где вывешены под стеклом газеты, и вдруг смотрю: «интернациональная помощь», «вошли»...
— «Танки идут по Праге»...
— До этого было ведь непонятно: решатся они — не решатся: переговоры какие-то шли, то-се... Вошли! — и вот я от вахты иду до барака и прикидываю лихорадочно, что сейчас будет. Наверняка приедет
