детскую.
Придя в детскую, они — ать-два! — разобрали свои постели, ать-два! — надели пижамы и ать-два! — бухнулись в постель.
— Вот это я понимаю! — сказала потрясённая Вероника Владимировна. — Теперь я вижу, что вы и в самом деле станете военными. Какая прелесть! Две дочери — и обе генералы! Мне такое счастье и во сне не снилось! Ах вы мои черепашечки-чебурашечки! А ну-ка спать, ать-два!
— Есть! — крикнули из постелей Катя с Манечкой и моментально уснули. А Вероника Владимировна, извинившись перед гостями, очень довольная отправилась в свою комнату.
Ать-два! Сменила нарядное шёлковое платье на выцветшую голубую ковбойку и потёртые вельветовые брюки, раньше принадлежавшие её мужу Валентину.
Ать-два! Заколола волосы, оставив на макушке весело торчащий хвостик.
Ать-два! Воткнула сухие стебли в дагестанский глиняный кувшин, расстелила под ним полосатую декоративную салфетку. Налила в банку чистой воды из-под крана…
Ать-два! Раскрыла коробочку с акварелью, обмакнула кисточку в банку, внимательно взглянула на кувшин и принялась увлечённо намечать акварелью контуры нового прекрасного натюрморта.
МЕЧТА КОСТИ ПАЛКИНА
Вы уже знаете, что у Кати и Манечки Сковородкиных во дворе был друг Костя Палкин. В этой маленькой повести я расскажу о нём подробнее. А начну я свой рассказ с того, как сестры Сковородкины с Костей познакомились.
Однажды Катя и Манечка спозаранку, как ни в чём не бывало, вышли из своей квартиры и нажали на кнопку лифта, чтобы спуститься во двор.
Однако лифт не пришёл.
Они снова нажали — никакого толку.
— Сломался, — сказала Катя. — Пошли пешком.
Они стали спускаться и на площадке между вторым и третьим этажами увидали ярко освещенный застрявший лифт, а в нём какого-то мальчишку. Вернее сказать, половину мальчишки, потому что вторая половина была не видна. Эта верхняя половина мальчишки была очень сердитая. Лицо у мальчишки было красное, обиженное, волосы сердито торчали в разные стороны, белые брови сведены у переносицы.
Катя и Маня прижали носы к стеклу и принялись мальчишку разглядывать.
— Ты что, застрял, что ли? — сказала Катя.
Мальчишка не ответил, а вместо ответа уселся на пол и мрачно уставился в противоположную стену лифта.
— Эй, — сказала Маня, — ты что, глухой?
— Не волнуйся, — сказала Катя, — мы сейчас за дядей Серёжей в домоуправление сбегаем!
— Попробуйте только, — сказал мальчишка. — Я отсюда никуда не выйду. Я принципиально застрял.
— Как это? — удивилась Манечка.
— Не знаю, — сказала Катя. — Какой-то чудной. На полу сидит… Встань! Простудишься, слышишь?
— И не подумаю, — сказал мальчишка. — А если простужусь, то ещё лучше.
— Ты что же, здесь жить, что ли, собираешься?
— Да. Поживу недельку. Здесь вполне уютно.
— А что же ты будешь кушать?! — удивилась Манечка, которую этот вопрос особенно взволновал.
— Голодать буду. Как Робинзон Крузо на необитаемом острове.
— Зачем? — удивилась Катя. (Этот мальчик ей сразу очень понравился.)
— Причины есть.
— А можно я тебе карамель «Лето» просуну? — робко спросила Манечка. — Погляди какая. Знаешь, вкусная!
— Терпеть не могу карамелей!
— Ну тогда сушку. А то ты с голоду умрёшь.
— Вот и хорошо, — мрачно сказал мальчик, минуту подумал… — Ладно, давай. Я голодовку после сушки объявлю.
— А зачем тебе голодовку объявлять? Да ещё в лифте?
— А затем, что я глубоко возмущён и протестую. Они меня взять обещали. И не взяли. Пусть теперь все смотрят, как я голодной смертью умру. Пусть! Напишут им письмо, и им будет стыдно.
— Кому?
— Родителям моим. Сами молочно-консервный комбинат в Африку строить поехали, а я тут оставайся… Нет уж, лучше смерть. Вот тут, в лифте умру на глазах у всех.
— А если лифт починят?
— Починят?! — Мальчик слегка растерялся. Такое, видно, почему-то не пришло ему в голову. Должно быть, он раньше жил в доме без лифта и не знал, что существуют мастера по лифтам, которые обязаны как можно скорее чинить лифт, если он выйдет из строя.
— Починят? — снова сказал он. — Это плохо. Где же я тогда голодовку объявлю?
— А ты в ванной запрись. Я когда на родителей обижаюсь, всегда в ванной запираюсь.
— Тётя дверь взломает. Она сильная.
— Какая тётя?
— У которой я теперь живу. Они сами уехали, а меня к тёте… Очень интересно у тёти жить, каждую минуту ко мне цепляется — то не так, это не так… Вчера мою любимую кобру разрезала. Прямо ножом соскребла, представляете? Я эту кобру полгода искал! Такая кобра замечательная! Глянцевая, цветная! Я её на шкаф приклеил, а она, как увидела, как раскричится! И давай её со шкафа соскребать! Очень ей шкаф было жалко. А что с ним сделается, со шкафом? Такие шкафы в каждом магазине продаются, а кобра уникальная была. Я её из немецкого журнала вырезал. А журнал этот на две чайные ложки выменял.
— На серебряные? — поинтересовалась Манечка.
— Не знаю на какие, может, и на серебряные. Какая разница? Она меня из-за этих ложек чуть не убила! Сразу письмо накатала родителям в Африку, и теперь они меня уже наверняка не возьмут.
— Знаешь что, пойдём к нам, — сказала Катя.
— Да, пойдём! — обрадовалась Манечка. — У нас хорошо. Давай у нас жить?
— Как же я пойду? Лифт-то сломан…
— А мы сейчас мастера вызовем! Ты только нас подожди, ладно?
Девочки бросились за мастером, и вскоре белобрысый мальчик, добровольный узник лифта, был освобождён.
— Слушай, а как тебя зовут? — сказала Катя.
— Костя Палкин. А вас?
— Нас Катя и Манечка. Давай дружить?
— Давайте, — сказал мальчик. — Вы ничего. Вы смешные. Вы мне нравитесь. А у вас дома есть еда какая-нибудь? А то я сегодня с самого утра голодаю. Тётя заставляла, а я не стал. Я ей кобру никогда не прощу. Лучшая моя кобра была! У меня кобр штук двадцать всего. И питонов целых десять. А уж других змей — прямо не сосчитаешь!
— А где же они у тебя? — спросила бестолковая Манечка. — Прямо по квартире ползают? И как только ты их не боишься?!
— Дурочка! — сказала Катя. — Они у него на картинках нарисованы! Ты её не слушай, Костя! Она у
