Казалось, Доктор не расслышал ее – столь глубоко он был погружен в свои мысли.
– А что если… но надо знать, чем был вызван шок, его масштабы, определить, какой участок оказался подверженным больше всего. и надо прежде всего знать, какое крайне неприятное или ужасное-явление вызвало.
– Неприятное? Ужасное явление! – вскричала Ирма, – Да как ты смеешь такое говорить, Альфред! Ты же прекрасно знаешь, что это я, я так вскружила голову этому бедному созданию, что он рухнул на пол! Это из-за меня он теперь весь такой одеревенелый и ужасный!
– Агэ! – воскликнул Доктор. – Ага!
Было совершенно ясно, что он не слышал того, что сказала Ирма. Он казался еще более возбужденным и полным энергии, чем раньше.
– Клянусь всем тем, что прагматично, что это… если нет, то…
Он запустил руку в карман и извлек оттуда маленький серебряный молоточек, который стал по- жонглерски крутить между пальцами. Его жесты были быстрыми и текучими как ртуть, брови подняты.
А тем временем Рощезвон чувствовал, как в нем растет решимость что-то предпринять. Ситуация была весьма странной. И совсем не при таких обстоятельствах он надеялся поближе познакомиться с Ирмой; разве могла в такой атмосфере расцвести его нежность?.. Он уже не был центром внимания, и его единственным желанием было остаться с Ирмой наедине. Сами по себе слова: «остаться наедине», промелькнувшие у него в голове, заставили его покраснеть, и его белые волосы по контрасту с покрасневшим лицом казались еще белее. Взглянув на Ирму, Рощезвон тут же понял, что ему надо делать. Судя по ее виду, было совершенно ясно, что Ирма испытывает большую неловкость. Врод, по-прежнему лежавший как бревно, был отнюдь не самым приятным зрелищем, особенно для дамы большого благородства и утонченных вкусов.
И Глава Школы, откинув со лба непокорные пряди своей величественной гривы и расправив плечи, сказал:
– Мадам, здесь неподходящее для вас место, совсем неподходящее!
Сказав это, он испугался, не воспримет ли хозяйка это заявление как негативную оценку ее приема, но, украдкой бросив на нее взгляд из-под ресниц, обнаружил, что она не нашла в его замечании ничего предосудительного. Напротив, в ее близоруких глазах он заметил благодарность. И не только в глазах, но и в позе, и в сомкнутых руках.
Ирма уже ничего вокруг себя не видела и не слышала. Нашелся наконец человек, который проявил заботливость и внимание! Человек, который понял, что ей как женщине негоже стоять вот так, вместе со всеми, и наблюдать за оживлением Врода. И этим человеком был сам господин Рощезвон, Глава Школы! О, как восхитительно, что есть еще на земле настоящие мужчины!
– Господин Рощезвон, – сказала Ирма и с поразительной игривостью и лукавством взглянула на изборожденное складками лицо собеседника, – вам решать. Я буду слушать и повиноваться. Говорите, я слушаю, я внимаю!
Рощезвон слегка повернул голову, чтобы Ирма не увидела улыбку, которая расползлась по его лицу. Когда она сказала «вам решать», перед ним тут же возникла широкая панорама брачной жизни, окутанная золотистым сиянием. Он вообразил себя могучим дубом, а Ирму – нежной березкой; он видел себя ширококрылым орлом, подлетающим к своему гнезду на скалах; там его ждет Ирма – как ни странно, в ночной рубашке… А потом вдруг он увидел себя словно со стороны – старым, очень старым человеком, которого мучает зубная боль… Но он тут же отогнал от себя этот образ и повернулся к Ирме:
– Я хочу предложить вам свою руку и… проводить вас туда, куда вы сочтете желательным.
– Пойдемте, господин Рощезвон.
Но Ирма, опустив глаза, отказалась взять Профессора под руку, которую тот, согнув в локте, экстравагантно выставил. Ирма двинулась в ту часть длинной гостиной, где никого не было. Рощезвон, опустив руку и страстно пробормотав «Я не такой уже старый, чтобы не чувствовать всяческих тонкостей!», последовал за Ирмой. Оглянувшись по сторонам, он обнаружил, что никто не обращает на них никакого внимания. Все собрались вокруг Доктора и следили за его действиями. В какой-то момент Рощезвон почувствовал даже некоторое сожаление от того, что в такой драматический момент ему приходится уходить. Доктор явно собирался очень тщательно осматривать пациента; с того уже снимали одежду, слой за слоем, что было вовсе не легким делом, ибо как тело его, так и члены совсем одеревенели. Слуги, однако, уже принесли ножницы и под руководством Доктора разрезали на Вроде одежду. Доктор все так же вертел в пальцах одной руки серебряный молоточек, а пальцы другой бегали по затвердевшему телу Врода так, словно оно было клавиатурой. Голову Хламслив, подобно настройщику, прислушивающемуся к звукам настраиваемого пианино, склонил слегка набок. Рощезвон с одного взгляда понял, что он пропустит наивысшую точку разыгрывающейся драмы, однако, решительно развернувшись на каблуках, последовал за Ирмой, ибо его ожидала драма еще более значительная и волнующая.
Они подошли к эркеру. Окно было открыто, и в него вливалась ночная прохлада. Рощезвон слегка наклонил голову. Он почувствовал запах духов Ирмы. Поблескивали изумруды в серьгах Ирмы. Ее напудренный острый нос наверняка отпугнул бы большинство потенциальных женихов, но Рощезвон воспринимал его как клюв большой гордой птицы, острый и исключительно опасный. Таким носом можно было восхищаться, но вряд ли любить. Он был похож на кинжал, который, как теперь был уверен Глава Школы, никогда не будет использован против него.
– Мы впервые с вами наедине, – сказал Рощезвон.
– О, вам не следует так говорить, – прошептала Ирма, явно смущенная его словами. – Мы едва знаем друг друга.
– Вы правы, о, как вы правы, – воскликнул старик и, вытащив свой большой сероватый платок, высморкался. О, похоже, быстро ничего не удастся добиться, подумал он. Если только не найдется какой- нибудь более короткий путь, какая-нибудь тайная тропинка через зачарованную поляну любви.
В окно, которое можно было назвать и стеклянной дверью, ибо оно достигало пола и являлось выходом в сад, лился лунный свет. Кроны деревьев казались белой сияющей пеной, а все, что находилось под ними, было погружено в непроницаемый мрак, черный, как вода колодца. Весь сад выглядел как литография, на которой преобладал глубочайший черный цвет, и на его фоне вспышки белого казались особенно яркими. Пруд, вокруг которого стояли мраморные статуи, сиял отраженным лунным светом и выглядел столь картинно, что казался упреком хорошему вкусу. Лунный свет высвечивал также и струи фонтана. Под навесами беседок и декоративных каменных горок, под каменными арками, под деревьями – подо всем, что
