Через мгновение он продолжил:
– А вот вы знаете, мы шли в темноте, со свечами, иногда даже ползли, но в основном все-таки шли… Туннель такой длинный, идет прямо из Замка и все под землей. А выходит на поверхность на склоне холма. Но найти этот выход вовсе не просто… Ну, там вроде как… просто нора… и знаете, совсем недалеко отсюда! С другой стороны того леса, где вы в первый раз увидели нас; но найти вашу пещеру все равно было очень трудно, потому что в прошлый раз я сначала ехал на своем пони, а потом попал в дубовый лес, а потом… Господин Флэй, ведь мне не приснилось, правда, что я видел летающее создание? Ведь я вам рассказывал, помните? Но иногда мне все равно кажется, что мне это приснилось.
– Так оно и было, – сказал Флэй, – сон, кошмар, можете не сомневаться…
Флэй говорил неохотно, так, словно ему совсем не хочется разговаривать с Титом о «летающем создании», и он сменил тему разговора:
– Так вы говорите, ваша светлость, потайной ход, прямо в Замок?
– Да, – сказал Тит, – потайной ход, черный туннель! Там пахнет землей, а в некоторых местах на потолке видны деревянные балки, и кругом муравьи и все такое прочее.
Флэй взглянул на Фуксию, словно искал у нее подтверждения словам Тита.
– Да, да, все именно так, как говорит Тит.
– И действительно недалеко отсюда, ваша милость?
– Да, – подтвердила Фуксия, – В лесу, сразу за ближайшей отсюда долиной. Там выход из туннеля.
Флэй внимательно посмотрел сначала на Фуксию, потом на Тита. Казалось, что сообщение о потайном ходе произвело на него большое впечатление, хотя они и не понимали, почему; для них путешествие по подземному туннелю было самым настоящим, даже страшным приключением. Но и Фуксия, и Тит хорошо знали из собственного горького опыта, что очень часто то, что казалось им таким интересным и удивительным, в мире взрослых никакого интереса не вызывало.
Но Флэй хотел знать все подробности.
А где в Замке начинается туннель?.. Их кто-нибудь видел, когда они пришли в Галерею Статуй?.. Смогут ли они легко найти путь назад, через все эти пустые коридоры и залы?.. Могли бы они показать ему, где выход из туннеля в лесу?
Конечно, могли бы! Хоть сейчас! Взбудораженные тем, что взрослый человек – Фуксия еще не причисляла себя к взрослым – проявил такой большой интерес к их открытию, Тит и Фуксия горели желанием немедленно отвести Флэя к «своему потайному ходу».
Флэй сразу увидел в открытии подземного туннеля значительно больше, чем волнующее приключение. Но Фуксия и Тит не догадывались, что через этот туннель Флэю открывается постоянный и потайной доступ прямо в сердце его древнего дома; и, если бы ему этого захотелось, он мог бы пользоваться этим ходом даже посреди белого дня! Да к тому же ход в подземелье, по словам Тита и Фуксии, расположен так близко от его пещеры! Он будет идти себе под землей, залитой ярким солнечным светом, и никто его не увидит! А это в огромной степени расширит его возможности выискать то зло, которое угнездилось в Горменгасте, и вырвать его с корнем! Это позволит ему доискаться до источника, вычистить Замок! И ему не придется совершать длительные ночные походы через лес, а потом по полям к Внешней Стене, а оттуда по каменным дворам, переходам во внутреннюю часть Замка – и при этом быть все время настороже, прятаться, чтоб не быть замеченным! А теперь если то, что рассказали Фуксия и Тит – правда, ему всего этого делать не нужно, он может в любое время дня и ночи проникнуть в Замок, выбраться из туннеля пройти по безлюдным, никем и никогда не посещаемым коридорам и залам и выйти позади статуи в Галерее Скульптуры. А оттуда он мог безо всякого труда добраться в любую часть Замка, которую хотел бы посетить!
Глава сорок пятая
Текли дни, складываясь в недели и месяцы. Камень Горменгаста становился все прохладнее, лето сменилось осенью, а осень – зимой, темной и холодной. На протяжении многих дней дули могучие ветры, которые выдавливали из окон стекла, срывали черепицу с крыш и сдвигали камни в руинах, завывали и ревели между башен и труб.
А потом так же неожиданно, как начинался, ураган стихал, и воцарялась не менее пугающая тишина. Тишина столь глубокая, что собачий лай, случайное позвякивание ведра, плач ребенка, казались реальными лишь в том смысле, что они подчеркивали эту абсолютную, всеохватывающую тишину, сквозь которую эти случайные звуки поднимались как пузырьки в ледяной воде – они появлялись на поверхности, лопались и исчезали навечно.
Среди зимы начались такие мощные снегопады, что тем, кто прятался за бесчисленными окнами, уже не верилось, что все видимое из окон имело когда-то четкие очертания и не было окутано белой дымкой, что за окнами кроме белого цвета когда-то существовали и другие цвета. Казалось даже воздух вытеснялся снежинками, каждая величиной в ладошку ребенка, все вокруг неузнаваемо изменилось, округлилось, скрылось под белым покровом.
В полях, окружающих Замок, занесенных снегом, валялось множество мертвых и умирающих птиц, там и сям коченеющие птицы делали последнюю отчаянную попытку взлететь, раскрывали обледенелые крылья – и бессильно падали в снег.
Из окон Замка казалось, что поля усеяны черными угольками, белые лица полей были покрыты этими оспинками, выбитыми великим множеством тварей, загубленных зимой. Трудно было сыскать девственное пространство на снегу, не испещренное этими следами смерти, каждый сугроб был кладбищем.
На фоне слепящего яркого снега птицы вне зависимости от окраски перьев казались черными как смоль, а их прихотливые силуэты – изображениями, выгравированными тонкими иглами. Птицы своей собственной смертью расписали похоронные полотна полей иероглифами утонченной красоты, прочитать которые было нельзя, но смысл их был красноречиво ясен.
Следующий снегопад стирал эти знаки смерти, заботливо и нежно укрывая замерзшие тельца мягким покрывалом. А потом поверх этого слепящего глаза покрывала появлялась новая россыпь черных грудок. И так повторялось много раз. Прежде чем замереть без движения в пушистом снегу, ковыляли, стояли дрожа или ползли умирающие птицы, оставляя за собой печальные следы.
И все же, несмотря на всю эту массовую гибель птиц в полях, в Замке их число не уменьшалось. Графиня, чье сердце обливалось кровью при виде такого массового птичьего страдания, делала все
