повелительное было в Мордлюке с этими его точками пламени в глазах), хочешь не хочешь, а начал протискиваться через толпу к высоченному бродяге. И по-прежнему в целом мире не было слышно ни звука.
Тогда внезапно Титус, словно что-то в нем оборвалось, снова ударил кулаком о кулак, как человек, бывает, ударяет всем телом в дверь, пытаясь пробиться наружу. Ни одна голова не повернулась к нему, и безмолвие, снова прихлынув, затопило руины Черного Дома. И хоть ничто здесь, кроме лысого человечка, не двигалось, хоть не было здесь ни единого дуновения, над землей пронеслись содрогание, озноб, словно вздохнула кишащая фигурами фреска – холодная, влажная, крошащаяся, безмолвная, как это ночное собрание; и тогда кольцо голов вдруг сомкнулось, охватив главных действующих лиц, и двое из них тут же стали сближаться.
Мордлюк опустил указательный палец и с нарочитой неторопливостью пошел навстречу ученому. Два мира приближались один к другому.
А что же Гепара? Где в этой чащобе ног могла находиться она с ее прекрасным личиком, искаженным и обесцвеченным? Все пропало. До деталей прописанный план породил оскорбительный хаос. Да и саму ее почти забыли. Она заблудилась в мире конечностей. Теперь Гепара, руководясь скорее инстинктом, чем знанием, протискивалась туда, где в последний раз видела Титуса, ибо лишиться его означало бы для нее лишиться надежд на реванш.
Но не одну ее раздирало негодование. Титус, на свой лад, был зол не меньше Гепары. Скверная шарада наполнила его ненавистью. И не только шарада, Мордлюк тоже. Старый друг. Почему он так молчалив, так глух к его призывам?
В приступе горестного смятения Титус протолкнулся, работая локтями, к самому краю людского кольца и, вырвавшись наконец на свободу, понесся к Мордлюку, словно собираясь наброситься на него.
Но, подбежав к великану настолько близко, чтобы можно было выплеснуть весь свой гнев, Титус замер на месте, поскольку увидел то, что подчинило себе лысого человечка, – уголья в глазах друга.
Перед ним был не тот Мордлюк, какого он знал. Совершенно другой человек. Одиночка, у которого нет друзей, который ни в каких друзьях и не нуждается, ибо он одержим.
Приблизившись в полумраке к Мордлюку, Титус увидел все это. Увидел уголья, и гнев его сник. Титус с первого взгляда понял, что Мордлюком владеет одна только мысль – о смерти, что он повредился умом. Но что же тогда, при всем ужасе Титуса, продолжало тянуть его к другу? Ведь тот юношу так и не заметил. Что толкало Титуса вперед, пока он не заслонил отца Гепары от этого оборванца? Что-то вроде любви.
– Старый друг, – совсем тихо вымолвил Титус. – Взгляни на меня, лишь взгляни. Ты все забыл?
И Мордлюк перевел наконец взгляд на Титуса, стоявшего от него на расстоянии вытянутой руки.
– Кто ты? Выпусти моих лемуров погулять, мальчик.
Лицо его казалось вырезанным из серого дерева.
– Знаешь, – сказал Мордлюк, – ты напоминаешь мне одного давнего друга. Его звали Титусом. Он все твердил, будто жил когда-то в замке. У него еще шрам был на скуле. Ах да, Титус Гроан, Повелитель Просторов.
– Так это же я! – воскликнул в отчаянье Титус.
– Бумм! – произнес Мордлюк голосом чуждым, как воздух ночи. – Теперь уж недолго. Бумм!
Титус смотрел на него, и Гепара – сквозь просвет в толпе – тоже. Титуса трясло.
– Ради бога, дай мне хотя бы намек. Что означают эти твои «бумм»? И что значит «теперь уж недолго»?
Но ученый, которого словно подталкивала вперед неспешная, незримая сила, был уже в нескольких шагах от Мордлюка.
Впрочем, в неумолимом движении пребывал не только ученый. Толпа, дюйм за дюймом, шаркающими шажками подвигалась, смыкаясь вокруг главных участников драмы.
Если б все глава не были прикованы к ним троим, кто-нибудь уж, верно, обратил бы теперь внимание и на Юнону с Анкером.
Глава сто десятая
Появление их осталось незамеченным. Гигантский колокол ухал в груди Юноны. Взгляд ее не отрывался от Титуса. Она трепетала. Воспоминания затопили ее. Она жаждала броситься к Титусу, прижать его к груди. Но Анкер, стискивая дрожащий локоть Юноны, удерживал ее.
В отличие от Юноны, Анкер, с его копной темно-рыжих волос, сохранял полнейшую невозмутимость. Он выглядел человеком, нашедшим наконец свое место.
Некоторое время он приглядывался к толпе, к каждому движению в ней, а после отвел Юнону в темную беседку. Анкер велел ей сидеть здесь и не выходить, пока он не позовет. Затем вернулся туда, где могла начаться драка. И увидел девушку, пробивавшуюся сквозь стену людей. Тонкую, как хлыст. Огромный камень цвета крови помигивал на ее груди, словно передавая какое-то тайное сообщение. Но не камень, а лицо девушки – вот что окатило Анкера ознобом. Лицо, страшное тем, что оно отказалось от всякого притворства. Лицу было уже все равно. Какая бы то ни было женственность покинула его. Черты девушки обратились в простой довесок к голове. Собственно говоря, никакого лица они и не составляли. Было лишь пустое место, которое могли продувать любые ветра, горячие и ледяные, дующие из рая или из ада.
Анкер бесстрастно огляделся, отметил длинную череду поблескивавших в полумраке аэропланов. К ним, если больше некуда будет податься, они и побегут.
Теперь он был готов. Теперь ему – еще до истечения ночи – нужно будет, когда наступит время, нанести удар. Когда именно? Ответа на этот вопрос долго ждать не придется.
Гепара видела теперь не только Титуса, но и отца. Она замерла на месте, как замирает в середине пробежки птица, ибо с изумлением обнаружила, что от нее уже рукой подать до гигантского чужака, который в этот самый миг ухватил ее отца за загривок и поднял, совершенно как пес поднимает крысу.
Глава сто одиннадцатая
Казалось, будто все произошло одновременно. Освещение всей сцены переменилось, словно с нее сдернули кисею или словно луна вернулась на небо. Затем что-то сверкнуло в темноте. Что-то металлическое, ибо никакой другой материал не способен наполнить ночной воздух столь резкими отблесками.
Титус, чей взгляд на миг привлекли эти вспышки, отвернулся от Гепары, от ее болтающегося в воздухе отца и увидел то, что искал. И пока он вглядывался, из мятущегося пламени костра выстрелил вверх язык особенно светлого пламени, достаточно яркий при всей своей отдаленности, чтобы вырвать из тьмы сначала одно лишенное выражения лицо, а за ним – и другое. Но вот они снова исчезли, пусть свет еще и блистал над ними. Ввергнутые в полости мрака, эти двое лишились лиц, однако макушки их все еще поблескивали. Шлемоносцы. Даже без шлемов они показались бы рослыми. А в шлемах – на голову возвышались над всеми.
Титуса проняла дрожь. Он видел, как толпа расступается, пропуская их. Слышал, как люди в ней требуют что-нибудь сделать с Мордлюком.
– Уберите его, – восклицали они. – Кто он? Что ему нужно? Он пугает дам.
И все же никто в этой толпе, кроме «шлемников» и сотрясаемой сатанинским бешенством Гепары, никто не решился бы хоть на шаг приблизиться к Мордлюку.
Сам же он так и стоял, простерши руку с ученым, болтавшимся в сжатом кулаке. С человеком, которого Мордлюк собирался убить. Впрочем, теперь, когда это лысое существо оказалось в его руке, Мордлюк уже не испытывал нужной для убийства ненависти.
Титуса охватило смятение. Смятение, вызванное гнусностью происходящего. Тем, что нашлись люди, которым пришло в голову поиздеваться подобным образом над его семьей. Смятение и страх. Обернувшись,
