— А как ты поедешь? Где твоя мать?
Зоси робко покосилась на него — маленькая испуганная кошечка, зайчик, ощутивший, как по земле отдается стук палки.
— Здесь, — ответила она. — В Нунзе.
— В Нунзе?
— Они перебрались сюда из Ипсвича за неделю до того, как я приехала.
— Зоси, ты ехала в Нунз, когда Руфус подобрал тебя у вокзала?
— Да, естественно. Я сказала ему, что еду в Нунз, хотя мне туда не хотелось. Я боялась. Я знала, что они не обрадуются мне. Ну, что не может быть так, чтобы они обрадовались. Ты же видишь, что они даже не искали меня.
Эдам снова ощутил ту самую дурноту, — она была следствием того, что ужас, владевший им, опять вырывался из-под контроля. Он прижал ко лбу холодные пальцы. Послышался кашель, потом стук, и вошел Шива. Он принес ковровую сумку Вивьен.
— Что мне с этим делать?
— Не знаю. Бог ее знает.
— Руфус сможет отвезти меня к маме? — спросила Зоси.
Эдам понимал, что это невозможно. Он попытался объяснить почему. Их будущая безопасность зависит от того, чтобы никто не знал, что они знакомы друг с другом и что вообще были здесь. Но Зоси придется все рассказать. Что она скажет, когда спросят, где она была? Объясняя все это, он чувствовал, что все равно несет ответственность за нее. Следует ли ему отказаться от девушки? И куда она пойдет? У Зоси ничего и никого нет. У нее есть меньше, чем у Вивьен; у той хотя бы было то выселенное здание и работа у Татиана…
Эдам спустился вниз, Шива за ним. Эдам налил в стакан воды и выпил, надеясь, что это уймет дурноту. Он знал, что пустота в желудке не остановит приступ рвоты.
Руфус сел за стол. Его вещи были собраны, ключи от машины лежали на столе перед ним. Он уже вытащил продукты из холодильника, упаковал их в коробку, вытащил вилку из розетки и открыл дверцу. Кто-то успел помыть посуду, оставшуюся после завтрака. Наверное, Шива. Он же собрал эссенции Вивьен в ковровую сумку. С завтрака никто ничего не ел. Пройдет еще немало времени, прежде чем кто-либо из них сможет нормально есть, подумал Эдам.
Он сказал:
— Послушай, Руфус, что нам делать с Татианом? Он сегодня будет ждать Вивьен. Она не придет, и он станет ее разыскивать, так? То есть вряд ли он решит, что Вивьен передумала.
— Но и в полицию он не обратится, — произнес Руфус.
— Вполне возможно, что в полицию он обратится. — Еще утром кожа на его лице приобрела болезненный желтоватый оттенок. Он выглядел так, будто приходил в себя после болезни или заболевал. — Ведь это у его друзей пропал ребенок. Если Вивьен не придет, они могут связать ее с похищением.
Эдам сел напротив Руфуса. Он чувствовал себя слабым и опустошенным. В окно, как плети, ударили струи дождя, и от неожиданности он издал звук, похожий на всхлип.
— Успокойся, — сказал ему Руфус вполне доброжелательно.
— Я в порядке. Со мной все будет в порядке.
— Не сомневаюсь. Придется звонить Татиану.
— Господи, нет!
— Я сам позвоню, — поспешно сказал Руфус. — А что еще можно сделать? Придется сказать ему, что Вивьен заболела или что-нибудь в этом роде. Он, видишь ли, знает, где она живет.
— Он знает, где она живет?
— Она дала ему адрес: Отсемондо, Нунз, Суффолк. Он тут же его вспомнит, когда она не появится, а так как в полиции, когда его допрашивали, его наверняка попросили сообщать обо всем странном и необычном, он наверняка расскажет о Вивьен. И полицейские примутся обходить местные дома. А домов в Нунзе — раз-два и обчелся, поэтому много времени на это им не понадобится.
— Так я и говорил, — сказал Шива. — Я говорил, что его будут допрашивать.
Руфус изогнул обе брови.
— Ты действительно говорил.
— Кто будет звонить?
— Не ты, — сказал Эдам. — У тебя акцент. У тебя речь, как у индуса или у валлийца. Он сразу заподозрит что-то неладное.
— Эй, я позвоню, — сказал Руфус.
— А ты не мог бы… ну, это вообще реально, чтобы Зоси вернулась домой? Она хочет вернуться к родителям в Нунз.
— В Нунз?
— Да, знаю. Она спрашивала, не смог бы ты отвезти ее домой. Я сказал ей, что это невозможно, но какая у нас есть альтернатива?
Зоси нашла эту альтернативу сама, когда, одетая в бирюзовое платье Вивьен, тихо вошла на кухню и остановилась на пороге.
Едва услышав Эбигаль, Эдам вскочил с кровати, прошел в ее комнату и взял девочку на руки. Он приготовил для нее апельсиновый сок, поменял подгузник. Ему нравилось все это делать, и сейчас Эдам спрашивал себя, сколько еще дней у него будет такая возможность.
Принесли газету. Он услышал, как она шлепнулась на коврик у двери, при этом дважды звякнула крышка. Точно так же, как тогда, когда почтальонша принесла счет за свет и налоговое уведомление. Мелькание красного за окном, звяканье крышки почтового ящика…
Держа Эбигаль одной рукой, другой Эдам поднял газету. Желудок скрутил спазм, сердце показало ему, что оно есть в грудной клетке. Отныне все эти ощущения он испытывал каждое утро. Эдам открыл газету на развороте с местными новостями, пробежал обе страницы глазами. Ничего, опять ничего. Ничего нет с воскресенья.
Письма его не интересовали. Ему их на дом не доставляли, они хранились на почте. На дом приносили только счета, какие-то открытки и прочий мусор. В это утро именно Энн забрала с почты письма и молча, с ледяным выражением на лице, положила конверт рядом с его тарелкой. Он как раз кормил завтраком Эбигаль, поэтому распечатал письмо только через десять минут.
Руфус как раз жал руку миссис Шоу, которая выражала восторг по поводу успеха замещающей гормональной терапии, когда появился курьер. Адрес на конверте был написан небрежно, но Руфус сразу узнал почерк Эдама, хотя и не видел его десять лет. От него потребовалось все самообладание, чтобы продолжить дружескую беседу, и он продолжил ее. Его губы будто парализовало в улыбке, лицо превратилось в маску. Наконец она расплатилась и ушла, и он смог вернуться с конвертом — и его содержимым, что бы там ни было — в свой кабинет. До следующей пациентки оставалось десять минут.
Нельзя отмахиваться от того, что тебе угрожает, из-за того, что ты этого боишься. Руфус стал придерживаться этого правила после Отсемонда. Заставляя себя делать мерные вдохи и выдохи, он разрезал конверт ножом для бумаги. Увидев внутри газетную вырезку, испугался, но все же достал ее и развернул. Над текстом дрожащей рукой было написано: «Человек-коипу».
Руфус увидел Эдама, который сидел в углу, помахал ему и прошел к бару, а потом вернулся, неся два стакана. Миновала почти неделя. Манеры Руфуса стали доверительными, и это проявлялось в отсутствии приветствия или каких-либо формальных вопросов, а еще в крайней небрежности.
— Я могу выпить оба, если ты не хочешь, — сказал он.
— О, я ничего против выпивки не имею, — возразил Эдам.
Руфус поднял свой стакан.
— За отсутствующих друзей!
Этот тост показался Эдаму верхом безвкусицы. Он не повторил его. И сказал:
