— Большая часть всего этого была у нас в головах, правда? Газеты никогда много не писали — так, крохотные сообщения в пару строчек. Да, еще по телевизору показали один репортаж — я тогда был в отпуске, — но это все. Думаю, в полиции с самого начала поняли, как все было. По сути, они не подозревали ни нас, ни моего двоюродного деда, ни Лангана. Они с самого начала знали, что это человек- коипу.
Руфус странно посмотрел на него.
— Но ведь это не он.
Качая головой так, будто прогоняя иллюзию, Эдам продолжил:
— Я не об этом. Я о том, что все их вопросы сводились к тому, чтобы собрать информацию не обо мне, а о человеке-коипу. А я воспринимал их задом наперед. — Он тихо добавил: — Чувство вины заставило меня воспринимать их задом наперед.
Выглядит он ужасно, подумал Руфус, зная, что сам выглядит отлично. Только сегодня утром миссис Лльюэллин (полипы и частичный пролапс) сказала ему, что он выглядит слишком молодо для консультанта с Уимпол-стрит. Эдам сильно похудел, у него запали глаза, кожа стала серой. И он постоянно дергался. Вместо того чтобы расслабиться после известия о том, что все кончено, он переставлял стакан по столу, оставляя за собой влажные окружности, которые сплетались в ту самую цепочку.
Руфус достал из бумажника вырезку из «Ист Энглиэн Дейли Таймс», развернул ее и положил на стол. Его взгляд выхватил несколько ключевых слов, которые он успел выучить наизусть: «Зое Джейн Сигроув…», «…несовершеннолетняя дочь…», «…отчим Клиффорд Уильям Пирсон, скончавшийся в ноябре 1976 года. Следствие пришло к заключению, что это было самоубийство, вызванное несбалансированным состоянием его рассудка. Представитель полиции заявил, что дело по Уайвис-холлу закрыто, и дальнейшие следственные действия проводиться не будут».
— Тебе ее вернуть?
— Нет. Не знаю, кто ее мне прислал, но наверняка тот, кто знал, что она вызовет у меня… интерес, мягко сказано, да? Думаю, это Шива. В конверте ничего не было, только вырезка. — Руфус ничего не сказал, хотя знал, что это не Шива; у него не было желания гадать, кто это мог быть. — Что, по-твоему, убедило ее мать в том, что в могиле — Зоси? — спросил Эдам.
— Наверняка кольцо. Ведь она надела его ребенку на руку.
— Да.
— В земле должна остаться дробь. Но даже если они ее нашли, вряд ли она наведет их на какие-то мысли, в тех лесах полно дроби. А возможно, они решат, что Пирсон застрелил ее.
Эдам тихим голосом проговорил:
— Однажды Зоси сказала мне: «Он убивает маленьких зверушек, у него нет жалости». Она наверняка всегда знала, что тот, кого мы зовем «человек-коипу», — ее отчим. Возможно, она боялась, что он вернется и увидит ее, претворит в жизнь свою угрозу и что-нибудь сделает с ней, настроит против нее мать. Может, он был ее… любовником? Отцом ее ребенка?
— Кто знает? — отмахнулся Руфус. — Интересно то, что история не попала в национальные газеты, не пошла дальше местных изданий. Ее не сочли важной.
Эдаму это не казалось интересным.
— Все, что имело отношение к Зоси, было ложью, верно? Ведь ее звали Зое Джейн.
— Звали? — спросил Руфус.
Потягивая из стакана нечто сладкое, холодное и с лимонным привкусом, Эдам гадал, есть ли там джин или водка. Он был полным профаном в напитках. Его уже слегка повело от этой смеси. Хорошо, что он не поехал на машине, хотя и подумывал об этом, ведь до родительского дома так далеко. Некоторое время, пока не найдет квартиру, он поживет у них.
— В некотором смысле, — сказал Эдам, — я забыл, что в могиле не Зоси, а Вивьен. Я забыл, что умерла не Зоси. Интересно, что с ней стало?
— А раньше ты интересовался?
— Не очень. Не хотел знать. Я обычно отключался от всего этого, вычищал свое сознание.
— Думаю, Зоси написала своей матери или, вероятнее всего, позвонила ей, сказала, что родила ребенка, и спросила, можно ли приехать. Если помнишь, она переживала из-за того, что мать уделяет ей мало внимания. Однако к матери Зоси не поехала. Наверное, боялась Пирсона или не могла объявиться без ребенка. Когда она не приехала, мать заявила в полицию. Мы ничего не знаем о Пирсоне и его отношениях с Зоси, а вот полиция знает. Они знают, что бизнес у него шел плохо, возможно, он угрожал самоубийством, не исключено, что он был не в себе. Он покончил с собой через пару месяцев, но когда были обнаружены кости и кольцо…
— Как ты думаешь, где она сейчас?
— Она человек-катастрофа, — сказал Руфус, думая о миссис Хардинг и ее дочери. — У нее нестойкий характер. Наверное, сидит сейчас на тяжелых наркотиках. Или мотает срок в тюрьме. Помнишь фотоаппарат и браслет? А однажды она даже пыталась украсть маленького мальчика. Ты об этом знал?
Эдам кивнул и отодвинул пустой стакан.
— Ну как, еще по одной?
— О крепких напитках так говорить нельзя, — возразил Эдам. — То есть о пиве можно, а о крепких — нельзя. Мы же не из кружек пьем.
Руфус засмеялся.
— А старина Верн-Смит не изменился, все такой же. Помнишь греческий глагол «тереть»? Я этого никогда не забуду, буду помнить до последнего дня.
— Да, ты уже говорил.
— От этого та история не становится менее правдивой.
— Да, не становится. Вообще-то пить мне больше не хочется.
— А я ожидал, что у тебя будет… ну, эйфория, что ли. Неужели ты не испытываешь облегчения от того, что сорвался с крючка? Может, ты еще не осознал, а? Ведь это же конец всему. Все закончилось. Никакого наказания. На этот раз обществу не удалось отомстить.
— О, я все осознал. Я вышел сухим из воды. — Эдам взял их стаканы. — За мной выпивка, я тебе сейчас принесу. Просто я, кажется, не думал об этом, вот и все.
Руфус наблюдал, как он идет между столиками к бару. Чудной он — сам не пьет и не догадывается, что у других может возникнуть желание выпить. Руфус пришел к выводу, что Эдам не знает о гибели Шивы, что он не связал человека, погибшего в пожаре, и того индуса, которого знал в Отсемонде. Наверное, нет смысла ставить его в известность. Это может привести, не без омерзения размышлял Руфус, к квазифилософским рассуждениям о природе возмездия или даже о том, что Бог поругаем не бывает.[94] Нет, он ничего не расскажет.
Перед ним появилась водка с тоником. Себе же Эдам взял нечто, подозрительно напоминавшее простую «Перрье».
— Мы выпили море вина в Отсемонде, — сказал Руфус. — Причем пили всякую дрянь. Пойло. Но совершенно очевидно, что вреда оно нам не принесло.
Эдам поднял голову и заговорил агрессивным тоном:
— Исаак Динесен[95] сказал, что жизнь — это всего лишь процесс превращения здоровых молодых щенков в старых шелудивых собак, а человек — совершенный инструмент по переработке красного «шираза» в мочу.
Руфус хохотнул.
— Господи, да что это с тобой?
Эдам буркнул что-то насчет произвольного доступа, но Руфус не стал развивать эту тему и заговорил о своих планах переехать в отдельный дом, о коттедже, присмотренном Мериголд на Фласк-уок, который им совсем не по средствам, но который они, наверное, купят, если сильно ужмутся в расходах. Эйфория наполняла Руфуса энтузиазмом и лишала сдержанности. Он уже пять дней был, как он это называл, под «кайфом» и изо всех сил пытался сохранить это состояние, потому что мерзкий внутренний голосок шептал ему, что как только он спустится вниз, ему придется задуматься о жене, о муже подруги жены и об истинном смысле покупки дома за такую астрономическую цену — чтобы доставить удовольствие жене или чтобы просто купить ее. Поэтому он совершенно неискренне сказал Эдаму:
