После такого духовного подъема Николасу особенно невыносимо видеть Пейдж во всех палатах, в которых он делает обход. Сегодня она заплела волосы в толстую косу, полностью открыв лицо без следа косметики, которой она вообще редко пользуется. В результате она выглядит не старше большинства своих коллег-волонтеров.
Николас открывает медицинскую карту миссис Мак-Крори. Пациентке под шестьдесят, и три дня назад ей была сделана операция по пересадке клапана. Она чувствует себя хорошо и уже почти готова к выписке. Он скользит пальцем по жизненно важным показателям, записанным одним из интернов.
— Кажется, мы скоро вас отсюда выгоним, — улыбается он.
Миссис Мак-Крори расцветает и хватает за руку Пейдж, оказавшуюся ближе всех. Пейдж от неожиданности вздрагивает и едва не переворачивает вазу с гвоздиками.
— Спокойнее, — сухо говорит Николас. — В моем расписании не предусмотрено место для непредвиденных сердечных приступов.
Это неожиданное внимание заставляет Пейдж резко обернуться. Миссис Мак-Крори недовольно косится на нее.
— Он не кусается, милая, — ворчливо замечает она.
— Я знаю, — отвечает Пейдж. — Это мой муж.
Миссис Мак-Крори стискивает руки на груди. Она потрясена такой чудесной новостью. Николас бормочет что-то нечленораздельное, изумляясь тому, как легко и непринужденно Пейдж удается испортить ему настроение.
— Разве у тебя нет других дел? — спрашивает он.
— Нет, — отвечает Пейдж. — Моя работа заключается в том, чтобы всюду следовать за тобой.
Николас швыряет папку на кровать миссис Мак-Крори.
— У волонтера
Пейдж пожимает плечами. Или это она вздрогнула?
— Для меня сделали исключение.
Тут Николас вспоминает о миссис Мак-Крори.
— Простите, — кланяется он пациентке, хватает Пейдж за плечо и выволакивает ее из палаты.
— О, останьтесь! — кричит им вслед миссис Мак-Крори. — Вы лучше, чем Бернс и Аллен.
В коридоре Николас прислоняется к стене и отпускает Пейдж. Он собирается накричать на нее, но вдруг понимает, что не помнит, что хотел сказать. Ему кажется, что над ним смеется вся больница.
— Слава Богу, что тебя хотя бы в операционную не пускают, — вздыхает он.
— Сегодня пустили. Я смотрела, как ты делал операцию. — Пейдж осторожно касается его рукава. — Доктор Сэйджет провел меня в наблюдательную галерею. Николас, то, что ты делаешь, просто невероятно!
Николас не знает, что возмущает его больше — то, что Сэйджет пустил ее на галерею без его согласия, или то, что ангел оказался его женой.
— Это моя работа, — огрызается он. — Я делаю ее каждый день.
Он смотрит на Пейдж и снова видит в ее глазах выражение, которое, возможно, и заставило его в нее влюбиться. Как и его пациенты, Пейдж видит в нем безгрешное и безупречное создание. Но его не оставляет ощущение, что, в отличие от пациентов, она такими же глазами смотрела бы, как он моет больничный коридор.
Эта мысль начинает его душить. Николас тянет себя за воротник рубашки. Ему хочется немедленно вернуться в кабинет, позвонить Оуки Питерборо и покончить с этим делом.
— Жаль, что я не умею так хорошо исправлять то, что нужно исправить, — мягко говорит Пейдж.
Николас разворачивается и идет по коридору в другую палату, к пациенту, которому на прошлой неделе сделал пересадку сердца. Не доходя до кровати, он оборачивается и видит в дверях палаты Пейдж.
— Я сам поменяю эту чертову воду! — рявкает он. — Отстань от меня наконец!
Она держится обеими руками за косяк двери. Ее волосы уже начинают высвобождаться из плена косы. Ее форма ей слишком велика, она развевается вокруг талии и опускается чуть ли не до щиколоток.
— Я хотела тебе сказать… — говорит Пейдж. — Мне кажется, Макс заболел.
Николас смеется, но его смех скорее напоминает фырканье.
— Ну конечно, — кивает он, — ты же у нас специалист.
Пейдж понижает голос и выглядывает в коридор, чтобы убедиться, что рядом никого нет.
— У него запор, — продолжает она. — И сегодня утром он два раза вырвал.
— Ты давала ему шпинат? — усмехается Николас.
Пейдж кивает.
— У него аллергия на шпинат.
— Но сыпи не было, — не сдается Пейдж. — И дело не только в этом. Он все время капризничает и совершенно не похож на себя.
Николас качает головой и делает шаг к пациенту. Ему очень не хочется этого признавать, но, стоя в дверном проеме с распростертыми, как на распятии, руками, Пейдж и в самом деле очень похожа на ангела.
— Не похож на себя, — повторяет Николас. — Ты-то откуда знаешь?
Глава 40
Когда вечером Астрид возвращает Макса Николасу, с ним по-прежнему что-то не так. Он целый день капризничал и плакал.
— Я думаю, волноваться не стоит, — говорит мне Астрид. — У него и раньше часто болел животик.
Но меня беспокоит не плач Макса, а его потухшие глаза.
Я стою на лестнице, когда Николас забирает Макса. Он перебрасывает через плечо сумку с его любимыми игрушками и, полностью игнорируя меня, направляется к двери. Положив руку на дверную ручку, он оборачивается.
— Тебе может понадобиться хороший адвокат, — говорит он. — Я встречаюсь со своим завтра.
У меня подкашиваются ноги, и я судорожно хватаюсь за перила. Мне кажется, что меня ударили в живот. Но не его слова причиняют мне невыносимую боль, а осознание того, что я опоздала. Я могу бежать по кругу, пока не упаду от изнеможения, но мне уже ничего не удастся изменить.
С трудом передвигая ноги, я поднимаюсь по лестнице и бреду в свою комнату. Астрид окликает меня, но я ее не слушаю. «Позвонить отцу?» — думаю я. Но он прочитает мне лекцию о необходимости покориться Божьей воле, что меня нисколько не утешит. Что, если меня не устраивает Божья воля? Что, если я настроена бороться до конца?
Я делаю то, что делаю всегда, когда мне больно. Я рисую. Я беру альбом и рисую на одной и той же странице, пока все нарисованное не сливается в отвратительный черный узел. Я переворачиваю страницу и начинаю все сначала. Я рисую до тех пор, пока ярость не начинает оставлять меня, сквозь мои пальцы просачиваясь на бумагу. Когда мне больше не кажется, что меня что-то заживо пожирает изнутри, я откладываю угольный карандаш и берусь за пастели.
Я редко пользуюсь пастелями, потому что я левша и вечно измазываюсь так, что моя рука как будто покрыта кровоподтеками. Но сейчас мне нужны цвета, а кроме пастелей больше ничего нет. Я понимаю, что
