— Прекрати! — потребовала я, но его глаза превратились в щелки, а губы сложились в гневную красную букву «О».
Я беспомощно смотрела, как он извивается у меня на руках. Его туго спеленатые ноги напоминали хвост русалки, которым он размахивал изо всех сил. Боковым зрением я видела, что мимо палаты проходят медсестры, но ни одна из них не пришла мне на помощь.
— Ну пожалуйста, не надо! — взмолилась я.
На мои глаза навернулись слезы. Я вскинула Макса на плечо, где он мгновенно вцепился мне в волосы и затих.
В палату опять вошла Норин.
— Он хочет есть, — сказала она. — Попробуй его покормить.
Я тупо посмотрела на нее, и она помогла мне устроиться на кровати. Затем она положила мне на колени подушку, а на подушку Макса. Она развязала тесемки на плече больничной рубашки и показала, как держать грудь, чтобы Макс смог взять в рот сосок, который показался мне коричневым и совершенно незнакомым.
— Он еще не умеет сосать грудь, — пояснила она, — поэтому тебе придется его научить.
— Ага, — кивнула я, — слепой ведет слепого.
Но десны Макса захлопнулись на моем соске с такой силой, что от боли у меня брызнули слезы из глаз.
— Это, наверное, неправильно, — пробормотала я, вспомнив дам из рекламы молочных смесей. Они смотрели на своих младенцев так умильно, как будто держали в объятиях младенца Иисуса. — Это слишком больно.
— Больно? — переспросила она.
Я кивнула.
— Значит, он все делает правильно. — Она погладила его по щеке, как будто он ей уже нравился. — Пусть потрудится еще немного. Пока он получает молозиво. Молоко появится только через несколько дней. — Она объяснила, что соски постепенно загрубеют и уже не будут так болеть. — Сейчас я принесу тебе мокрые чайные пакетики, — пообещала она, выходя из палаты. — Они снимают боль. После кормления положишь их на соски.
Норин вышла, а я перевела взгляд на туманный мир за исхлестанным дождем окном. Едва сдерживая слезы, я ждала, пока мой сын насытится.
Посреди ночи незнакомая медсестра вкатила в комнату кроватку с Максом.
— А кто тут у нас проголодался? — жизнерадостно проворковала она.
Я с трудом стряхнула с себя густое облако сна и потянулась к Максу. Во сне я видела маму, но, когда губы Макса впились в мою грудь, ее облик растаял.
Мне казалось, что мое тело налито свинцом. Каждая клеточка молила об отдыхе, глаза закрывались. Я была уверена, что вот-вот засну и уроню Макса на пол, в результате чего он ударится головой о кафель и умрет. Я часто моргала, пытаясь проснуться, хотя по-прежнему ничего перед собой не видела. Наконец губы Макса обмякли и я смогла позвать медсестру.
Скрип колес кроватки еще не стих за дверью, а передо мной уже снова возникло мамино лицо. Мне было два или три года, когда отец подарил ей на день рождения комнатный цветок или, скорее, деревце. Это был высокий темно-зеленый куст в большом пластиковом горшке. Среди пучков листьев виднелись яркие оранжевые шарики. Когда отец вручил ей подарок, она прочитала открытку вслух, хотя кроме меня в кухне больше никого не было. «С днем рождения, Мэй, — гласил текст на открытке. — Я тебя люблю». Подписи не было, или мама ее просто не прочитала. Она поцеловала отца, он улыбнулся и ушел в мастерскую.
Мы остались вдвоем. Мама постучала открыткой по столу, а потом разрешила мне поиграть с ней.
— Что же мне делать с этим растением? — вслух спросила она, по своему обыкновению обращаясь ко мне, как к взрослой собеседнице. — Он ведь знает, что я способна его только уничтожить.
Она потянулась к шкафчику над холодильником, где в никогда не используемом ведерке для льда у нее были спрятаны сигареты. Отец не знал, что она курит. Я это понимала, несмотря на свой нежный возраст. Мама всегда старательно прятала сигареты, а когда курила, вид у нее был невероятно виноватый. Окурок и пепел неизменно отправлялись в унитаз, после чего она опрыскивала кухню освежителем воздуха с ароматом корицы. Я не знаю, почему она так скрывала от него свое курение. Возможно, это, как и многое другое, было для нее своеобразной игрой.
Вытащив из помятой пачки сигарету, она сунула ее в рот, прикурила и глубоко затянулась. Выпустив дым изо рта, она перевела взгляд на меня. Я сидела на полу и играла с кубиками и своей любимой куклой. Это была тряпичная кукла с обучающими застежками на пуговицах и молнией. Одета кукла была в десять слоев ярких хлопчатобумажных одежек. Мне удавалось все, кроме шнурков на туфлях куклы. Пепел с сигареты упал кукле на лицо. Я подняла голову и увидела красное кольцо маминых губ позади сжимающих сигарету пальцев.
— Две недели, — сказала она, кивая на апельсиновое дерево. — Эта штука умрет ровно через две недели. — Она потушила сигарету в кухонной раковине и вздохнула. — Видишь ли, малышка, — доверительно прошептала она, — я вообще ни о ком и ни о чем не умею заботиться.
Подхватив меня на руки, она понеслась по кухне, распевая веселую польку и одновременно уничтожая следы своего преступления, то есть курения. Я заливалась смехом в полном восторге оттого, что у нас с ней есть общие секреты…
Из коридора донесся скрип колес кроватки, и я поняла, что в палате сейчас появится Макс. Он заливался плачем.
— С трудом верится в то, что они опасались за его легкие, — заметила медсестра, вручая мне ребенка.
Я не сразу протянула к нему руки. Несколько мгновений я раздраженно смотрела на это ненасытное существо, дважды за одну ночь отнявшее у меня маму.
Глава 14
Когда Бог решил меня наказать, он услышал мои молитвы. Целый год я провела в объятиях Джейка. Этого оказалось достаточно, чтобы я поверила в то, что имею на это полное право. Теперь я часто проводила вечера с семейством Флэннаган, вместе со всеми аплодируя отцу Джейка, распевающему старинные гэльские песни, и младшим детям, увлеченно танцующим джигу. Меня приняли в Род-Айлендскую школу дизайна, и Джейк пригласил меня в ресторан, чтобы отпраздновать это событие. В этот же вечер, когда мы снова сплели воедино наши разгоряченные тела, Джейк сказал, что будет ждать меня до окончания колледжа или аспирантуры либо вообще до скончания века — сколько потребуется.
В мае я слегла с гриппом. Это было очень странно, потому что вся школа переболела им еще в начале января. Тем не менее все симптомы совпадали: слабость, озноб и рвота. Джейк приносил мне букеты вереска, сорванного на обочине дороги, и фигурки, которые делал на работе из проводов и банок из-под колы.
— Ты выглядишь просто кошмарно, — сообщал он, прежде чем наклониться и поцеловать меня.
— Не делай этого, — протестовала я. — Ты можешь заразиться.
Джейк только улыбался.
— Я? — переспрашивал он. — Я неуязвим.
